А за грибами Тася любила ходить с Олегом Михайловичем. У него было фантастическое чутьё на грибы, и они всегда приносили полные корзины. Эти походы нравились обоим, и Тасина мама была довольна: дочка в лесу не одна, никто не обидит.

С Михалычем было легко, они давно перешли на ты, и Михалыч по-свойски жаловался Тасе на жену, зная, что она не расскажет Ольге. Однажды Тася не выдержала:

– Да на месте Ольги я не стала бы терпеть твои выходки. Характер характером, а совесть иметь надо. Я бы давно тебя с лестницы спустила, с вещами! – выпалила Тася Михалычу. – Ты же ей нашею сел и едешь, и собаку свою посадил. А она вас обоих обслуживает, да ещё работает. А ты воды принести ленишься! И как она до сих пор не ушла от тебя? Ты на неё молиться должен, на руках её носить, а ты знай покрикиваешь…

– Ольгу – на руках? – искренне удивился художник. – Вот такую, как ты – с удовольствием бы носил. Только ты ведь за меня не пойдёшь… А может, пойдёшь? А? С Ольгой-то я так живу, без росписи, а с тобой бы расписался, по закону. А?

И тут Тася расхохоталась на весь лес – громко и безудержно. Михалыч смотрел на её запрокинутое от смеха лицо и бормотал: «Да я так просто. Просто так – сказал. Я подумал, а вдруг…»

– Вдруг не бывает, – отсмеявшись, назидательно сказала ему Тася. – Ты давай, грибы ищи. Жених!

Михалыч обиделся и замолчал. Тася и не знала, что Михалыч, оказывается, имел на неё виды. Она считала его кем-то вроде отца и относилась по-дружески тепло и приветливо. Михалыч – надёжный и безотказный, всегда готовый помочь: подвесить люстру, поправить крыльцо, забить расшатавшийся столб под умывальником – забегал к ним по-свойски и давно уже стал своим, как Ольга Михайловна и Роник. И нА тебе – мальчик влюбился!.. Тася хихикнула. Михалыч откашлялся и сказал – неожиданное.

– А знаешь, что о нас на дачах говорят?

– О ком говорят? – не поняла Тася.

– Да о нас с тобой! Ольга моя как приедет, на огороде ковыряется, в Москву уедет на неделю, до субботы не появится , а мы с тобой по лесам… грибочки собираем!

– Ты что городишь? Ты выпил, что ли? – опешила Тася. – Опомнись, Олег!

– Вот и я им говорю: что, мол, вы городите? А они не верят. Ну, понимаешь. Не верят, что мы с тобой за грибами…

Тасю душил гнев. Да как они смеют?! В который раз уже – ни за что облили грязью…

Тася работала через день, сменами, и не ленилась приезжать на дачу. Они с Михалычем любили гулять вдвоём (точнее, втроём, с Рональдом). Михалыч был человек искусства, об архитектуре и живописи мог говорить часами, с удовольствием делясь с Тасей знаниями, предположениями, идеями и планами. Планы были грандиозными, идеи невероятными, предположения сногсшибательными и тоже невероятными. Тася была благодарным слушателем, и Михалыч обрёл наконец ту необходимую ему аудиторию, которой был лишён по причине многолетнего пьянства, а после – одинокого (Ольга приезжала на выходные и в счет не шла) прозябания на шести сотках. На дачах Михалыч слыл мастером: ему заказывали беседки и прочие «малые архитектурные формы», но мало кто знал, что Михалыч способен на большее. А беседки и скамейки с резными спинками – это так, лёгкие деньги, говорил Михалыч.

Тася с мамой побывали на трёх его выставках (две в Москве и одна, персональная, в Александрове). Сделали запись в книге отзывов. Отзывы были все как один – восторженные. Михалыч творил чудеса! Дерево в его руках оживало, принимая любую форму и радуя глаз. Он и картины писал, у Таси висели две его акварели. Михалыч сказал, что они неудачные получились, не вышли, а Тася считала, что очень даже – вышли, и в комнате от них – светло.

А макету дома, который он сделал для себя и которому суждено было так и остаться макетом, – позавидовал бы маститый архитектор. Вот каким разносторонним талантом обладал Олег Михайлович Стрельцов. На все руки мастер! Тася искренне считала его своим другом, но другие так не считали. По дачам ползли слухи. Жене художника пытались открыть глаза на молодую соседку. Как когда-то – Женьке. Ольга Михайловна им не верила, как не поверила когда-то Женя.

Тася представила, чем это закончится… и пошла к председательше. – «Мы решили продать участок. Надоело в земле ковыряться» – сказала Тася. Председательша покивала, соглашаясь…

Мама тоже была согласна с Тасей. – «Тяжело мне уже – на земле работать. А одной тебе с таким участком не справиться. Д и зачем он нам? Была бы семья большая, рук на всё хватало бы, а мы с тобой одни. Кто ж думал, что так получится? Здесь мужские руки нужны, без мужика пропадёшь, – добивала Тасю мать, не замечая её опущенной головы. – Вон сколько всего растёт… Насажали, а урожай девать некуда. Едоков-то – ты да я… Я слив ведро соседям отдала… А зачем нам столько? Для кого? Купили бы на рынке пару килограмм, и хоть объешься ими. Были бы внуки, а так… для кого это всё?» – роняла мама тихие слова. И каждое слово вонзалось в сердце тупым гвоздём.

Осенью на участок нашёлся покупатель.

Тася в последний раз прошла по своей земле, молча прощаясь – с каждым деревцем, с каждым кустом смородины, посаженным их с мамой заботливыми руками. Ей казалось, что вместе с дачей (и черёмушником за окном… и лугом, заросшим душистым жёлтым донником и сиреневой мятой… и лесом, чья еловая прохлада укрывала её зелёным волшебным шатром, обнимала невидимыми руками, дарила спокойную уверенность и тихую радость) – вместе с дачей уходит навсегда что-то важное, чего уже не вернуть.

Уходит жизнь, вместо неё придёт другая, а эта – уже не вернётся, не повторится… Не сложится. Тасю душили слёзы. На её плечо легла чья-то рука. – «Тасенька!»

– Ольга Михайловна… Оля! – вскрикнула Тася. – Как хорошо, что ты пришла! Ты не верь никому, всё неправда, это Михалыч, дурак, напридумывал… Я как с папой, с ним! Мне с ним интересно… было, он столько всего рассказывал, да и мама не любит, когда я одна в лес… а когда с Михалычем – ей спокойно было, – сквозь слёзы бормотала Тася, прижимаясь к Ольге Михайловне и обнимая – всё крепче, всё отчаянней. Ольги Михайловны у неё тоже больше не будет.

– Да знаю я, знаю, иначе бы – разве пришла? Людям рты не заткнёшь, всё