Дмитрий не оставил, не бросил Настю в беде. Он был с ней все то время, пока она боролась с болезнью. Дмитрий остался с ней даже тогда, когда от нее отказались доктора. Лучшие из них не оставили Насте надежды, а любимый человек оставил. И она была ему за это благодарна. За заботу, за ласковые слова, за твердое намерение Дмитрия жениться на ней несмотря ни на что, жениться не на первой красавице света, а на ее жалкой тени. Слепой тени. Эта любовь позволяла Насте бороться и жить дальше, давала веру и в себя, и в людей.

Дата свадьбы уже была назначена, и подвенечное платье сшито. Дмитрий спешил, не желал ждать окончания траура.

– Любовь моя, – его прохладные пальцы скользили по ее шее, перебирали бусины жемчужного ожерелья, – любовь моя, вы остались совсем одна, и я считаю своим долгом взять на себя заботу о вас и вашем будущем. А ваши покойные родители… – Влажные губы коснулись мочки уха. – Уверен, они бы нас поняли и не осудили.

И Настя сдалась. Возможно, ей просто хотелось сдаться, отдаться под защиту этих рук и этих губ и ласковых, успокаивающих слов. Она написала письмо бабушке, попросила благословения, звала ее вернуться хотя бы на время, приехать на их свадьбу, но решение приняла задолго до того. Она выйдет замуж, несмотря ни на что! И вышла бы. Возможно, даже была бы счастлива в браке, если бы не провидение.

Дмитрий стал частым гостем в ее городском доме. Да и что в том удивительного? Жених, будущий муж. После случившегося он не вывозил Настю в свет и не устраивал ей прогулок под луной, но это такие мелочи по сравнению с его намерением жениться. Твердым, нерушимым намерением.

Все разрушилось в одночасье, рухнули и Настины иллюзии, и Настины надежды на счастливое будущее, и вера. Случайно подслушанный разговор не заставил ее прозреть, но стряхнул морок, в котором она жила последние месяцы.

Настя любила отцовскую библиотеку еще с младенчества. Не было для нее места спокойнее и уютнее, чем высокое, вкусно пахнущее табаком и пылью отцовское кресло. Тот вечер выдался тяжелым, впервые со дня смерти родителей в Настином доме ждали гостей. Их было немного: Адам Иннокентьевич, по просьбе бабушки взявший на себя заботу о Настином будущем и настоящем, Дмитрий и его друг Сергей Васильевич Волотько, которого Дмитрий просил называть по-свойски, Сержем. Тихий ужин, почти семейный, но в нынешнем Настином состоянии все равно весьма утомительный. Она уронила вилку, разбила хрустальный бокал и порезала осколками палец. Она была неловкой и неуклюжей, и даже ласковый голос Дмитрия не мог ее успокоить. Она извинилась, сослалась на плохое самочувствие и ушла из-за стола. У мужчин ведь всегда найдутся мужские разговоры.

Дмитрий проводил ее до самой комнаты, поцеловал ласково, пожелал доброй ночи и ушел. А она вдруг подумала, что не сможет уснуть, что нынешнее ее тревожное состояние никак не связано с зарождающейся где-то в затылке болью. Оно связано со страхом. Ослепнув, она стала бояться жизни и чужих людей, эту жизнь заполняющих. И так теперь будет всегда. От осознания этой неизбежности живот скрутило судорогой и к горлу подкатила тошнота, а комната, знакомая с младенчества, вдруг изменилась: ощерилась углами, наполнилась пугающими шорохами.

Настя сбежала. Задыхаясь от накатившей паники, прижимая ладонь к животу, она медленно, по стеночке, побрела по коридору. Неважно куда, лишь бы подальше от своей комнаты, в одночасье сделавшейся чужой и неприветливой, наполнившейся невидимыми демонами.

Отцовская библиотека встретила Настю успокаивающей тишиной и с детства знакомыми запахами. Она не подставляла Насте подножек, не цеплялась за одежду, а любимое папино кресло приняло ее ласково. И стало хорошо, живот отпустило, а головная боль, кажется, начала отступать. Настя закрыла глаза, здесь, в тихой гавани из старых дубовых шкафов и книг, пережидая обрушившийся на нее шторм.

Наверное, она задремала, потому что из блаженного спокойствия ее выдернули голоса. Говорили тихо, почти шепотом, но в библиотечной тишине каждое слово было отчетливо слышно. Надо было дать знать этим двоим, Дмитрию и Сержу, что здесь они не одни, что она невольно нарушила их уединение, но Настя не стала. Ее остановили новые, доселе незнакомые нотки в голосе Дмитрия, не просто раздраженные, а злые. Никогда раньше Настя не слышала, чтобы он так говорил, чтобы он так говорил о ней.

– Не могу, Серж! – Библиотеку медленно заполнял сигарный дым. Дмитрий закурил. – Кто бы знал, как мне надоел этот фарс!

Если бы сейчас Настя заговорила, дала понять, что в комнате они не одни, все бы в ее жизни осталось по-прежнему, она бы вышла замуж и стала примерной женой. Но она не заговорила, вжалась затылком в подголовник кресла, заставила себя молчать и слушать.

– Да полноте, Дмитрий. – По голосу было ясно, Серж улыбается. – Твоя будущая жена мила и очень красива.

– Мила и красива?! Серж, друг мой дорогой, она была мила и красива до тех пор, пока не стала слепой калекой. – Голос Дмитрия преисполнился страданием. – Ты же сам все видел сегодня за ужином. Неуклюжая дура! И эта ее улыбка, словно она постоянно за что-то извиняется. И эта беспомощность. Знал бы ты, как меня все это бесит! Как бесит меня необходимость выслушивать ее нытье!

Настя не ныла! Не ныла и никогда не жаловалась Дмитрию. В тот день, когда самый честный из врачей лишил ее надежды, она решила быть сильной и ни в коем случае не усложнять будущему супругу жизнь.

Усложнила. До такой степени усложнила, что теперь он ее ненавидит. Как же она не почувствовала? Как же не расслышала фальшь в его ласковых словах? Не потому ли, что не хотела слышать?

– Ты не о том сейчас думаешь, Дмитрий. – Серж был хорошим другом. Он был куда лучшим другом, чем Настя – невестой. Он умел утешать и находить правильные слова. – Ты должен думать о ее состоянии, о деньгах ее думать. Уверен, это очень воодушевляющие мысли.

– Если бы не долги…

– Ты покроешь все свои долги. Мало того, у тебя еще останутся деньги на достойную жизнь и на ту маленькую актрисочку. Я ведь видел ее, Дмитрий, она сущий ангел.

– А что мне делать с этой? – В голосе Дмитрия больше не было злости – одни только раздумья.

А «эта» вцепилась в подлокотник кресла, впилась ногтями в лакированное дерево, чтобы не закричать, не выдать своего присутствия. Она должна быть сильной, должна услышать все до конца.

– Господи, да что хочешь, то и делай! Свези ее в деревню через пару месяцев после свадьбы. Бедняжке наверняка вредна городская суета, а деревенский воздух и уединение, наоборот, очень даже полезны.

– А если она не согласится? – Ему уже нравилась эта идея, и задумчивость сменилась предвкушением.

– Что значит не согласится? Она твоя жена и обязана быть покорной своему мужу. А если не захочет, думаю, ты сумеешь научить ее уважению.

– Серж, она графиня, а не уличная девка.

– Тем более станет молчать. Из гордости. Ей ведь некому будет даже пожаловаться, бедной слепой сиротке. Бедной, но очень богатой сиротке. – И Серж рассмеялся, радуясь удачному каламбуру.