Встречаемся глазами. Пульс в виски ударяет.

— Почему не закрываешься?

— Так сломан замок… — голос мягко стихает на последнем слоге.

Молчим, пока я освобождаюсь от одежды. Шагаю к Кате в душевую, она взволнованно вздыхает. Визуально это прослеживаю и на слух улавливаю, несмотря на шум льющейся воды.

— Я скучала… — выдыхает Катя за полсекунды до того, как я запечатываю ее рот своим.

Катерина

Каждый день Гордей уезжает рано утром и возвращается поздним вечером. Большую часть суток провожу с Федором. С ним легко и весело, но не проходит ни одной минуты, чтобы я не думала о Тарском. Моя любовь к нему — неотключаемая функция, взявшая под контроль все остальные жизненно необходимые процессы. Кажется, именно она является основополагающей. Когда его вижу, дыхание вмиг сбивается, а сердце топит, словно гоночный болид «Формулы-1». Оно хочет быть первым. Только не на финише. На протяжении всей жизни. Всегда и везде.

Помимо того, что наступает день моего рождения, утро встречает чудесной новостью — Тарский впервые за прошедшую неделю остается дома. Причина банальна — Федор уехал в Берлин, и некому за мной присматривать, но я все равно радуюсь этому удивительному совпадению, словно ребенок.

Мы долго гуляем по городу. Держимся за руки, как настоящая пара. На набережной ловлю себя на том, что попросту не могу прекратить улыбаться. В груди все бурлит от счастья. Никогда еще такого со мной не происходило. Никогда!

— У меня красивые губы? Тебе нравится меня целовать? — преграждая путь, задираю голову и заваливаю Гордея провокационными вопросами. Он все время молчит, а я не могу без слов. Наверное, в этом вся я. Без того ведь знаю, что нравится. Губы у меня практически постоянно теперь припухшие. Целует железный человек ночи напролет. В течение дня в зеркале себя ловлю и сразу вспоминаю, что творили вместе. От этого в животе все клокочет, а грудь воздушными пузырьками заполняется. — Таи-и-и-р-р… Ну, скажи, что у меня красивые губы.

Этот характерный прищур, вызывающий у меня полчище колких мурашек. Этот хищный, звериный взгляд, заставляющий сердце замирать перед новым безумным стартом. Это негласное головокружительное обещание.

— У тебя вкусные губы, — тихо произносит Тарский.

И скопившееся волнение вырывается из моей груди звонким дребезжащим смехом. Отбивается от жесткого мужского подбородка, когда Гордей притягивает меня ближе к себе.

— М-м-м… И красивые? — не могу остановиться.

Все мне мало.

— Красивые.

— Ах, — театрально вздыхаю. — Нет слов, как приятно!

— Не может быть, — с привычным спокойствием замечает он.

— Что?

— Что у тебя нет слов.

— А-а, ну, да, — снова смеюсь. — Это я поспешила тебя обрадовать. Есть, конечно! Я бомбически, нереально счастлива!

Гордей в противовес моей беззаботности смотрит как-то слишком серьезно.

— Замерзла? — спрашивает и, не дожидаясь ответа, притягивает к себе под пальто. Машинально скользнув руками, попутно натыкаюсь на кобуру, но отбрасываю подкрадывающиеся дурные мысли. Просто утыкаюсь лицом в каменную грудь и прижимаю ледяные пальцы к горячей спине. Дышу глубоко и неторопливо. Слушаю размеренный и мощный стук сердца. — Как у тебя с Федором?

— Нормально, — пожимаю плечами. — Учит меня польскому. Вчера я даже сама обратилась к продавцу на рынке. Вот еще… Запомнила… — дыхание от волнения вдруг резко сбивается. Но я все равно шепчу: — Кохам че[6].

Ничего нового, но мне чудится, будто сердцебиение у Тарского сбивается. Ну, или мне просто хочется, чтобы мои слова производили на него такой эффект.

— Этому тебя тоже Федор научил?

— Ну, да, — тяну растеряно, но отчего-то улыбаюсь. — Я попросила перевести некоторые фразы. Еще песню одну учу, но это потом… Пока коряво получается.

Тарский совершенно точно издает короткий отрывистый смешок. А потом… Он что-то говорит на польском, а я, черт возьми, не понимаю ни одного слова.

— Что? — пытаюсь не суетиться, но вряд ли удается. Слишком сильно меня волнуют тон и хрипота. Грубый голос Тарского как будто мягче, и все эти «ш-ш-ш»… Либо я отчаянная фантазерка, либо он действительно произнес нечто важное. — Что это?

— Выучишь, узнаешь.

— Но я не запомнила!

На эмоциях отстраняюсь. Возмущаюсь и пытаюсь по его лицу что-то понять. Бесполезно.

— Я тебе потом повторю.

— А сейчас нельзя? На русском, блин! По-нашему, — выпрашиваю, а ему хоть бы что! — Таи-и-и-р-р… Ну, пожалуйста…

— Переводить нельзя.

— Прям военная тайна, — бубню разочарованно и уворачиваюсь от поцелуя в нос.

— Именно.

Делаю глубокий вдох и возмущенный выдох. Еще что-то сказать не успеваю. Тарский закрывает мой рот своим. Поддаюсь, конечно же. Принимаю его горячий язык. Он так контрастирует с холодными губами, что вызывает дрожь. Напор, дыхание, волнующая влага, вкус — становлюсь зависимой. Невозможно насытиться этой лаской. Хочется, чтобы длился этот контакт бесконечно. Особенно, когда улавливаю реакции Гордея. Научилась читать по самым незначительным деталям — напряжение в мышцах, утяжеляющееся дыхание, мурашки, требовательный и нарастающий в процессе голод. Пронимает его так же сильно, как и меня. Я вздрагиваю от каждого движения его языка, внутренне замираю и взрываюсь, словно фейерверк.

Когда размыкаем губы, часто дышу и подрагиваю.

— Замерзла? — дыхание Тарского тоже сбивается.

Улыбаюсь и мотаю головой.

— Наоборот. Жарко стало.

Реакцию по глазам читаю. Яркая вспышка в потемневших глубинах. В остальном, как обычно, невозмутим.

— А завтра ты будешь дома? Или поедешь в Берлин?

— Поеду.

Ежусь, как будто от налетевшего порыва ветра. На самом же деле изнутри пробирает.

— У тебя ведь все хорошо?

— Все под контролем.

— Не обманываешь?

— Катя, — выдыхает и паузу какую-то берет. У меня в этот промежуток едва укладываются допустимые сердечные показатели. — Ты же понимаешь, что на каком-то этапе могут случиться сложности? Понимаешь. Ты девочка эмоциональная, это мы знаем, — снова эта напряженная пауза. — Я многое могу просчитать и предвидеть, но порой самый жесткий выход является самым безопасным. Помни это, Катя. И при любых раскладах, несмотря ни на что, верь мне. Мне, — акцентирует и настаивает. — И в меня. А не тому, что увидишь и услышишь.

— Пугаешь, Тарский, — шепчу сипло, едва слышно. Стараюсь смягчить улыбкой, для себя в первую очередь. — Пугаешь.