руку, готовый уже взять Ездру за рукав и вывести из палаты в коридор, а если понадобится, то и дальше. — Вы как сюда попали?

— Через служебный вход попал, — спокойно отвечал Ездра. — Я из области. Вас, наверное, не проинформировали, любезный.

— Из какой такой области? — хмурился Ермолаев. — Никто мне не информировал.

Произнёс он это не очень уверенно, явно сознавая, что рискует превысить невысокие свои полномочия. Но посторонний в помещениях — это вам… А вот возьмёт он, Ермолаев, да сходит на пост сейчас и поинтересуется, кто пропустил чужака.

— Из области, — повторил Ездра. — Из Ганнушкина.

— Из области, не из области, а документы у вас какие есть? — напирал Ермолаев.

— Вы, любезный, при какой должности тут состоите? — чуть строже сказал Ездра, словно бы начиная терять начальственное терпение. И даже взглядом смерил санитара с головы до ног.

— При санитарной, — опешил Ермолаев и принялся потеть вдвое против обычного.

— При санитарной… — повторил Ездра будто бы в раздумье. — Вы, милейший, вот что… вы найдите-ка мне главврача вашего. Интересно как-то меня встречают в этом заведении… Я вам тут кто?..

— Доктор Сам отдыхает, — сник санитар и забегал глазками, явно желая быть сейчас в другом месте.

— Что значит — сам отдыхает?.. — дёрнул бровью Ездра.

— Самсон, — улыбнулся Чиполлино.

Ермолаев бросил на Чипа быстрый взгляд, кивнул:

— Сам — это, значит, фамилия такая. У зав отделением, — пояснил он гостю. — Кореянка она. Сам Сон Ли. Отдыхает сейчас после ночного дежурства.

— Ах, вот оно что. Тогда, может быть, не стоит беспокоить доктора…

— Это ничего, ей не привыкать, — вернулся к подозрительности Ермолаев и повернулся к двери. — Сей момент позову… Вот и разберёмся, — добавил он себе под нос.

— Сам, — прошептал Иона, бледнея. — Сам!

Когда санитар ушёл, после некоторых раздумий оставив-таки за собой дверь открытой нараспашку, посетитель вздохнул свободней. Он первым делом закрыл дверь, потом подошёл к Чиполлино, потрепал его по волосам, наклонился к нему:

— Привет, Чип, старина, — сказал он.

Чиполлино широко улыбнулся:

— Привет.

Гость повернулся к Ионе.

— Ну, как ты?

Иона с усилием поднялся, распахнул объятия.

— Ездра!

Они обнялись.

— Ездра! Ну, когда? Скоро? Когда ты вытащишь меня отсюда?

Ездра улыбнулся, кивнул.

— Скоро, дружище, скоро. Мы работаем над этим.

— Что там Кундри?

— Всё хорошо, Иона, — кивнул Ездра и снова повернулся к Чипу. — Ну что, Чип, как себя чувствуешь?

— Да ничего, — отозвался Чиполлино, закатывая рукав пижамы. — Вот только то лапы ломит, то хвост отваливается.

Ездра хмыкнул.

Он достал из кармана кожаный несессер, открыл. В аккуратные кармашки были вложены несколько ампул с бесцветной жидкостью, а в петли — одноразовые шприцы. Ездра выдернул один, сорвал пластиковую упаковку. Извлёк одну ампулу, быстро взломал, встряхнул, постучал пальцем, посмотрел на свет. Набрал в шприц два кубика жидкости, выдавил воздух. Ампулу сунул в специальное отделение несессера. Из другого отделения достал клочок ваты и пластиковую капсулу со спиртом. Вскрыл. Между тем Чиполлино отошёл к своей кровати, улёгся.

Иона отсутствующим взглядом наблюдал за происходящим. Медленно, но уверенно наступала обычная после инъекции метемпсихозола реакция. Медленно, но быстрей, чем он предполагал — наверное, вкатили полуторную дозу. Медленно, но очень невовремя.

Это всегда походило на барахтанья утопающего: то всплытие на недолгие мгновения, жадный глоток воздуха и — погружение в холодный сумрак без доступа кислорода, без звуков, запахов и света — только невыносимая тяжесть давит на плечи, вынуждая прилечь, забыться. Приход Ездры вызвал недолгое оживление — глоток воздуха, а теперь введённый препарат набирал силу: до Ионы едва доносились голоса Ездры и Чипа, словно через толщу воды; было трудно дышать, навалилась бесконечная усталость, когда не хочется делать ничего, даже если тебя станут убивать вот прямо тут и прямо сейчас.

Ездра мельком взглянул на него, перевёл вопросительный взгляд на Чиполлино.

— Ну да, — ответил тот на взгляд. — Как обычно.

Ездра подошёл к кровати, склонился над Чипом. Жало шприца уверенно впилось в кожу, быстро нащупало вену. Красные кровяные нитки потянулись в прозрачный цилиндр, окрашивая бесцветную жидкость. Плунжер медленно сдвинулся с места. Чиполлино улыбнулся, глубоко вздохнул.

— Ездра, — позвал Иона, который, кажется, снова вынырнул на мгновение из омута, в котором тонул. — Значит, вы всё-таки поверили ей?

— Кому, старина? — спросил Ездра, не отвлекаясь от инъекции.

— Ну, этой, психологине. Розе Шарона. Решили проснуться?

— Ну всё, — произнёс Ездра, извлекая иглу и не глядя на Иону, будто не слышал его вопроса. Чип согнул руку в локте, устало закрыл глаза.

— Ездра, — снова позвал Иона всё более слабеющим голосом.

— Что, старина?

— Ездра, скажи… Скажи, Ездра…

Он напрочь забыл, что хотел спросить. В голове крутилось бесконечное «За этой дверцей я прячу душу — в одну восьмую всемирной суши, в одну двадцатую океана — неизлечимую мою рану…», и снова, и снова да ладом.

— Скажи, Ездра…

— Ложись, старина, ложись, — Ездра потрепал его по плечу, потом заботливо заставил улечься, забросил на кровать его непослушные ноги, накрыл одеялом, погладил по голове. — Тебе нужно прилечь, старик. Сейчас тебя станет плющить.

— Да… — промямлил Иона. — Скажи, Ездра… Кундри… Сам…

— Ну, всё, — Ездра повернулся к Чипу. — Мне пора.

— Ты обратно, в санаторий? — спросил Иона.

— … Э-э… Да.

— Как там?

Ездра пожал плечами.

— Всё по-прежнему, старик. Всё по-прежнему. Спи.

Словно подчиняясь приказу Ездры, тут же явился сон, набросил на голову Ионы ватное одеяло. Через это одеяло до него глухо и потусторонне донеслось:

— А ему? — это голос Чипа, кажется.

— Нет. — Ездра. Наверняка Ездра.

— Нет?

— Нет.

— Он что?..

— Да.

— Неужели фантик?

— Да. Ну, всё, до встречи на том свете, Чип.

Иона хотел что-то произнести, но пока губы его согласились разлепиться, а горло протолкнуть воздух, он уже забыл, что предполагал сказать. А ватное одеяло на голове как будто стало плотнее, мешало дышать, мыслить, хотеть…

За Ездрой хлопнула дверь, и это было последнее, что пробилось в сознание Ионы, прежде чем он провалился в глухую пустоту.

Музыки он уже не слышал.

А над корпусами плыли волны аккордов — накатывали, бились о берега