Волчок встал на корточки, тряхнул головой, а потом вдруг ощутил, что не может стоять на месте, и побежал вперед. Он бежал и бежал, чувствуя, как встречный воздух распирает его широкую грудь, и чувство это опьяняло. Волчку не требовался отдых, потому что его теперешнее тело казалось ему выкованным из стали. Он был уверен, что сможет бежать без устали сутки или двое, позволяя ветру трепать волосы и шерсть на мощном загривке. Мышцы его не знали усталости.

По сторонам росли сломанные и искривленные ураганами деревья. Их мощные корни вспучивали землю, как гигантские щупальца. Толща серых туч скрывала небо от горизонта до горизонта. Полосы белесого тумана стлались по склону невысокого холма, обвивали ноги Волчка.

Тропинка то исчезала, то появлялась снова. Страха Волчок не испытывал, ибо ничто теперь не могло ему повредить – пока он оставался зверем, он был неуязвим.

Туман стал гуще. Егор остановился. Было холодно и сыро, и на его обнаженные плечи оседали блестящие капли влаги, однако он не чувствовал холода. В сумрачном свете, в котором Волчок видел все как днем, он ясно различал повисшие на волосках его рук и ног капли росы – они походили на жемчужины в этом мерцающем полумраке.

И вдруг он почувствовал запах дичи. Волчок опустил голову и обнюхал траву. Он обнаружил след, оставленный взрослым самцом оленя. Олень был крупный, матерый. Достойный противник!

Волчок бросился по следу, с восторгом предвкушая битву. Однако пробежав пару километров, он внезапно остановился. Некоторое время он стоял в нерешительности, глядя туда, где туман, подобно двум дымчатым стенам длинного коридора, уводил в сгущающийся мрак, и в этом мраке мерцала полоска света, похожая на расселину. Расселина манила Волчка, звала его к себе, но чувство опасности останавливало его.

Сделав над собой усилие, он с трудом отвел от расселины взгляд, развернулся и побежал прочь. Чем дальше он был от расселины, тем легче ему дышалось, и тем менее ощутимой делалась эта странная тяга.

Спустя полчаса Волчок снова напал на след самца-оленя. А вскоре увидел и его самого. Олень стоял на пригорке, огромный, мощный, широкогрудый, с громадными ветвистыми рогами. Завидев Волчка, он не убежал, но опустил голову и выставил перед собой рога, готовый дорого продать свою жизнь.

* * *

…Очнулся Егор Волков от холода. Он лежал на жухлой траве возле ручья. Из одежды на нем были только штаны, да и те разорвались внизу.

Волчок сел на траве и поежился. Во рту у него ощущался странный привкус, а горло так пересохло, будто он дня три ничего не пил.

Волчок на четвереньках приблизился к ручью и хотел зачерпнуть пригоршню воды, но вдруг замер, глядя на свои руки. Они были испачканы кровью. Волчок внимательно оглядел свое тело, но не нашел ни ссадин, ни царапин. Кровь была чужая. Волчок огляделся и тут же увидел того, в чьей крови он извозился. Это был огромный олень. Шея оленя перекушена, шкура разорвана в клочки, а из бока вырван большой кусок мяса.

Так вон откуда этот сладковатый, железистый привкус во рту!

Волчок почувствовал легкую тошноту, но тошнота эта имела скорее психологические, чем физиологические причины.

Волчок снова склонился над ручьем и, затаив дыхание, посмотрел на свое отражение, ожидая увидеть в нем чудовище. Но ничего такого он не увидел. Насколько Волчок мог судить по неясному, темному, подернутому легкой зыбью изображению, из ручья на него смотрело его собственное лицо. То есть лицо кузнеца Волеха, конечно, но сути это не меняло.

Посмотрев по сторонам, Волчок заметил свое имущество, разбросанное по траве, – рясу, мечи, плащ, шляпу…

Он быстро оделся и взглянул на небо. Через час совсем рассветет, к этому времени он должен быть в деревне. Главное – не наткнуться в таком виде на общинников, чтобы избежать излишних вопросов.

До деревни Волчок добирался долго, продираясь сквозь кусты, шарахаясь от каждой тени.

Замерзший, усталый, исцарапанный, тайком он пробрался через двор и проскользнул в овин. Здесь он надел свитер из грубой шерсти, улегся на соломенный тюфяк и накрылся сверху драной рогожей. Понадобилось не меньше получаса, прежде чем Волчок начал согреваться. Потом он уснул.

Проснулся он лишь в полдень. Застонал тихо, потом громче и наконец открыл глаза. Сел на краю тюфяка. Почувствовал неприятный вкус во рту, как будто ел пепел, и страшную головную боль.

Поднявшись и ощущая ломоту во всем теле, Волчок прошел к бочке с водой, взял ковш, зачерпнул воды, отпил несколько глотков, а оставшуюся воду перелил в пригоршню и выплеснул себе на лицо. Холодная вода помогла взбодриться.

Рана от укуса женщины-оборотня слегка побаливала, зато язва на предплечье затянулась, и теперь на этом месте виднелся лишь красноватый шрам в виде креста.

Одевшись, Волчок отправился к пастору Нейреттеру.

Возле дома он столкнулся с Габриэлой.

– Здравствуй, Вольфганг! – радостно приветствовала его девушка.

– Здравствуй, Габи! – вяло улыбнулся в ответ Волчок.

Дочка пастора вгляделась в ее лицо, и в глазах ее мелькнула тревога.

– Ты плохо выглядишь, кузнец, – сказала она. – Уж не заболел ли ты?

– Я плохо спал, – ответил Волчок. – Суетные мысли не давали успокоиться.

Габи снова улыбнулась и мягко проговорила:

– Такое случается, Вольфганг. Если хочешь, я скажу нашим людям, что тебе нездоровится, и ты не будешь сегодня работать.

– Нет, Габи, не стоит. Сейчас перекушу и тут же приду в норму.

Лицо девушки осветилось, и она быстро проговорила:

– Сегодня у нас рыбный суп с луком и караси, запеченные в лопухе. Прости, что я не смогу подать тебе на стол сама – нынче большая стирка, и я должна с другими женщинами идти к реке.

– Ничего. Я справлюсь и сам. Спасибо тебе за заботу, Габи!

Егор увидел возле дома пастора чужую пегую лошадку и спросил:

– Чья это лошадь?

– У отца гостит один городской священник, с которым они знакомы с юности, – ответила Габи. – Но, кажется, он уже собирался уезжать.

– Ясно.

Волчок улыбнулся девушке, ободряюще ей подмигнул, а затем зашагал к дому пастора.

Пастор Нейреттер и впрямь был не один. Он сидел за столом в компании толстого священника, голова которого была совершенно лысой, а сизый нос явно свидетельствовал о том, что гость неравнодушен к вину.

Кивнув Волчку и жестом попросив его подождать, пастор Нейреттер заговорил со своим приятелем, продолжая прерванный появлением Волчка спор:

– Рассуди сам, друг мой, можно ли назвать безупречно чистым человеческое тело?

– Конечно, нет! – воскликнул лысый священник и передернул плечами, показывая, насколько отвратительна ему мысль о телесности.