Двигаясь по размякшим, но еще не до конца размерзшимся дорогам, Арсений безошибочно узнавал приход весны. Он вспоминал радость, которую испытывал в прошлой жизни от перемены воздуха. От того, что солнечные лучи наливались силой и он чувствовал их, когда они падали на его лицо.

Однажды он увидел свое лицо в весенней луже и заплакал. Спутавшиеся волосы более не имели цвета. Из ввалившихся щек клочьями лезла борода. Это была не борода даже, а свалявшийся пух, местами прилипающий к коже, местами свисающий сосульками. Арсений плакал не по себе, но по ушедшему времени. Он понимал, что оно уже не вернется. Арсений даже не был уверен, что та земля, где он переживал прежние весны, все еще существует. Она, однако же, стояла на прежнем месте.

Плача, Арсений пришел в город Псков. Это был самый большой из виденных им городов. И самый красивый. Арсений не знал его названия, ибо ни у кого ничего не спрашивал. Псковичи как жители большого города у Арсения тоже ничего не спрашивали, и Арсения это радовало. Он подумал, что здесь можно затеряться.

Он шел вдоль стены кремля (крома) и удивлялся ее мощи. За такой стеной, думал Арсений, живется, по-видимому, спокойно и безмятежно. Трудно ожидать, что кремлевскую стену преодолеет внешний враг. Я не представляю приставных лестниц величины, достаточной для этих стен. Или, допустим, орудий, способных пробить сию толщину. Но (Арсений запрокинул голову, и ему показалось, что стена начала медленно клониться на него) даже такая стена не отменяет опасность врага внутреннего, если он за этой стеной заведется. Тогда, можно сказать, хуже всего: вот уж поистине критический случай.

Стена вывела Арсения к реке Великой. По ней еще проплывали отдельные льдины, но в целом река была свободна ото льда. На берегу паромщики собирали людей. Арсений почувствовал, что его тянет на противоположный берег, и тоже ступил на паром.

А ты платил ли за перевоз, спросил Арсения один из паромщиков.

Арсений не ответил.

Не проси у него денег, сказали паромщику, ибо перед тобой человек Божий, разве ты не видишь?

Вижу, подтвердил паромщик, а спросил так, на всякий случай.

Он уперся шестом в берег, и паром, скрежеща днищем по песку, отчалил. На середине реки Арсений поднял голову. Из-за стены кремля показались купола, которых не было видно раньше. Заходящее солнце делало их позолоту двойной. Когда же ударил главный колокол, стало ясно, что звучит он из воды, потому что купола на воде были живее куполов в небе. Их мелкое дрожание отражало силу производимого звука.

Сойдя с парома, Арсений долго любовался открывшимся видом.

Знаешь, любовь моя, я просто отвык от красивого в жизни, сказал он Устине. А оно так неожиданно открывается при пересечении реки, что я даже не нахожу слов. И вот с одной стороны реки – я, погрязший в струпьях и вшах, а с другой – эта красота. И своим убожеством я рад подчеркнуть ее величие, ведь подобным образом я как бы участвую в ее творении.

Когда же стемнело, Арсений побрел по берегу. В конце концов он наткнулся на стену. Пошел вдоль стены и заметил в ней узкий пролом. Темнота в нем была еще гуще темноты окружающей. Ощупывая края пролома, Арсений в него пролез. Перед ним теплилось несколько лампад. В их тусклом свете угадывались очертания крестов. Это было кладбище. Какое все-таки прекрасное место, подумал Арсений. Лучше не придумаешь. Именно то, что требуется в данный момент. Взяв одну из лампад, он подержал над ней руки. Тепло прошло по всему телу. Арсений подложил под голову мешок и заснул. Во сне он порой вздрагивал, и тогда под его щекой шуршали грамоты Христофора.

Он проснулся от пения птиц. Это было настоящее весеннее пение, хотя приход весны был еще не очевиден. На некоторых могилах лежал снег. Птицы способствовали таянию снега. Под их пение снег превращался в воду и просачивался к покойникам, принося и им благую весть о весне. Весна во Пскове наступала раньше, чем в Белозерске. Белозерцы всегда считали псковичей южанами. И продолжают считать таковыми по сей день.

Кладбище, на котором провел ночь Арсений, было монастырским. Он понял это, увидев ходивших по кладбищу монахинь. Когда сестры спросили его, кто он такой, Арсений по своему обыкновению назвался Устином. Большего он им, конечно, не сказал. Сестры же сообщили ему, что он находится на земле Иоанно-Предтеченского девичьего монастыря. Они не были уверены, что Арсений их понял. Посовещавшись, вынесли Арсению миску рыбного супа. Когда Арсений съел суп, они взяли его под руки и вывели за ограду.

Весь день Арсений бродил по берегу реки Великой. Увидев подошедший паром, он решил пересечь реку в обратном направлении. На сей раз паромщик не требовал у него денег. Он сказал:

Плавай, аще хощеши, человече Божий. Мню, яко посещение твое благо есть.

На том берегу Арсения встретил юродивый Фома.

Ага, вскричал Фома, вижу, что ты есть самый настоящий юродивый. Настоящий. У меня, будь покоен, нюх на сей счет первоклассный. Но знаешь ли ты, друже, что каждая часть земли псковской держит одного лишь юродивого?

Арсений молчал. Тогда юродивый Фома схватил его за руку и потащил за собой. Они почти бежали вдоль кремлевской стены, и Арсений не видел возможности это движение остановить: Фома оказался очень цепок. Перед ними появилась еще одна река. Это была Пскова, которая несла свои воды в реку Великую.

Там, за Псковой, сказал юродивый Фома, живет юродивый Карп. Речь его скудна и неразборчива. Иной раз токмо имя свое часторечением извещает: Карп, Карп, Карп. Очень достойный человек. Тем не менее по среднему счету раз в месяц мне приходится бить ему морду. Сие происходит в те дни, когда он пересекает реку и приходит в город. Я же, нанося юродивому Карпу кровавыя раны, побуждаю его не покидать Запсковье. Твой удел, учу я его, Запсковье. Оно, учти, остается без тебя сиротой, в то время как в моей части города образуется нашего брата избыток. Избыточность же порочна и приводит к духовному опустошению… Явился не запылился!

Юродивый Фома сложил руки на груди и смотрел на противоположный берег. Оттуда ему грозил кулаком юродивый Карп.

Грози, говнюк, грози, прокричал юродивый Фома без злобы. Аще же тя зде единожды обрящу, сокрушу без милости твои члены. Яко исчезает дым, исчезнеши.

Они принимают меня за юродивого, сказал Арсений Устине.

А за кого же тебя еще принимать, удивился Фома. Посмотри на себя, Арсение. Ты и есть юродивый, иже избра себе житие буйственное и от человек уничиженное.

И он знает мое крестильное имя.

Фома засмеялся:

Как же его не знать, когда оно у каждого крещеного человека на лбу написано? Вот про Устина догадаться, конечно, сложнее, но про него ты и сам всем сообщаешь. Так что юродствуй, дорогой мой, не стесняйся, иначе своим почитанием они тебя в конце концов достанут. Их поклонение с целями твоими несовместимо. Вспомни, как было в Белозерске. Оно тебе надо?