Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я уже писал в докладах в Москву, что происходит в ГДР. Здесь своя перестройка, везде лозунги: «Горбачев, освободи нас во второй раз!» Я, признаться, не понимаю смысла этого лозунга. Но раз в неделю точно по Унтер-ден-Линден мимо посольства маршируют тысячи немцев с факелами. Без конца скандируют «Горбачев!» и «Перестройка», готовятся к визиту Михаила Сергеевича. Как вы знаете, он будет через месяц, в октябре. Я слышал от западных дипломатов, хотя не знаю, насколько им можно доверять, что генсек СЕПГ товарищ Хонеккер будто бы боится этого визита. Говорят, он не выносит Гобачева. А жена Хонеккера презирает Раису Максимовну. Одним словом, в МИД ГДР не ждут ничего хорошего от этого визита.
Калугин внимательно слушал посла. Он уже знал от Крючкова, что Горбачев не выдержал огромного нажима со стороны канцлера ФРГ Коля и американского президента Рейгана. Судьба ГДР была предрешена, и советская зона оккупации скоро войдет в состав ФРГ. Вопрос лишь в том, останутся ли после этого советские войска на территории Германии. Тут, как говорится, спецслужбы не помогут. Но крайне важно успеть выполнить задание, пока в архив Штази – местного Министерства госбезопасности – и архив внешней разведки не попали американцы. Это могло произойти в ближайшие полгода. Всё осложнялось тем, что надежды на помощь в выполнении задания со стороны посольской резидентуры не было никакой. Калугин знал из донесений нелегалов, работающих в Восточном Берлине, что сотрудники посольства, как и большинство высшего генералитета Группы советских войск в Германии, словно одержимы бесом. Кто-то ждет эвакуации, кто-то бегства. Нервы у всех напряжены до предела – из посольского городка в Восточном Берлине, да и всех зданий дипконсульств в городах ГДР, стараются не выходить. Офицерам запрещено без острой необходимости покидать военные части. При этом все пытаются запастись шмотками, телевизорами, кассетниками и видеомагнитофонами. О какой работе в немецких архивах могла быть речь?
Разумеется, Олег не стал говорить о задании Чебрикова послу Кочемасову. Дед явно ничего не понимал и скорее всего мечтал в свои семьдесят лет уехать домой. Тем временем посол все норовил подлить Олегу чая, но причитания ничего не понимающего человека достали его окончательно. Он решил свернуть разговор.
– Вы знаете, Вячеслав Иванович, я тоже видел недавно, как умеют маршировать немцы, – неожиданно не в тему сказал Калугин и наигранно нахмурил брови.
– Что вы такое говорите? – озабоченно спросил Кочемасов. – Где сподобило? Вы вроде в ГДР никогда не приезжали – я бы знал. – Посол достал из внутреннего кармана пиджака платок и вытер неожиданно вспотевший лоб.
– Не поверите – в Ленинграде! – еще больше изумил посла Калугин.
Тот не стал переспрашивать, лишь опустил голову к чашке чая, стоящей на столе. По правилам этикета он должен был ее поднести ко рту. Но голова сама склонилась вниз. Посол почуял подвох, а накануне пенсии это было совсем некстати.
– Это что, пленные по Ленинграду шли, как в Москве в сорок четвертом?
– Не поверите – не пленные. Молодые немецкие девки в трусах, без лифчиков и с перьями на голове, – Калугин смотрел на посла, сдерживая улыбку. Тот начал шумно «глотать» чай, его кадык заходил в такт этим частым глоткам чаем. Явно не понимал, куда клонит гость. – А ведь это ваш недосмотр!
Кочемасов оторвался от чашки с чаем и с обидой в голосе, который задрожал, прошептал:
– Вы о чем, Олег Данилович? Да я с «этим делом» никогда не связывался. У меня жена есть. Немецкие девки, как вы сказали, на вверенную мне территорию посольства никогда не заходили. Если они где и маршируют, так только в варьете на Фридрихштадт-паласт! – Посол выгнул спину, положил руки на колени и замер. Не ожидал, что посланец самого Чебрикова будет говорить с ним на такие скользкие темы.
Кочемасов так и не мог вспоминать, где и с кем он мог проколоться. Обычные посольские шалости – секретарши, буфетчицы и скучающие от безделья жены сотрудников – не в счет. Игры с таким контингентом, среди которого обязательно были осведомители «органов», он запретил себе еще в пору комсомольской молодости на Горьковском автозаводе. Значит «на бабах» попался кто-то другой из посольских? Его размышления прервал сам Калугин:
– Правильно определили местоположение, товарищ посол. Я как раз о варьете с Фридриштадт-паласт. Часто бывают у нас в Ленинграде. Маршируют канкан в чем мать родила. Вот и смотрите, откуда у сотрудников посольства ветер в головах. Голые немецкие задницы не могло не зацепить – от вас до варьете небось километра не будет по прямой?
– Триста метров от ворот по Унтер-ден-Линден. Затем налево по улице Фридриха и по мосту через Шпрею. Еще с километр, – заикаясь вспоминал посол.
– А чего бы не попросить генерального секретаря СЕПГ товарища Эрика Хонеккера перенести подальше от советского посольства это самое варьете? Куда-нибудь в пригород? – не унимался Калугин.
Вдруг накатили воспоминания о веселой жизни в Нью-Йорке. С китайскими ресторанчиками и ночными клубами, где девицы запросто крутились вокруг шеста, пока на них не оставалось вообще ничего, даже перьев, в отличие от бывших гэдээровских пионерок. Хотя здесь, в советском Берлине, могла быть особая острота – смотреть на танцующих канкан полуголых женщин, зная, что все они совсем недавно были пионерками. Носили короткие синие юбки с ремнем, белые блузки и синие галстуки с синей же пилоткой.
Олег понимал, что слегка перегнул палку. Кочемасов был человеком старой партийной закалки. Всю войну проработал в комсомольской организации Горьковского автозавода. Пора было попрощаться, чтобы дед успокоился.
– Что же, Вячеслав Иванович, не буду вам больше мешать. Знаю – дел у вас невпроворот! Больше не увидимся. Мне нужен ваш повар, Михаил Ложкин. Вы же знаете, кто он?
– Конечно, знаю, – с облегчением ответил посол. Понял, что это не было его проверкой со стороны