На следующий день, когда тревоги за судьбу оставшихся в живых людей уже не существовало и можно было терпеливо ждать прибытия спасательного судна для подъема самой лодки, я столкнулся в дверях штаба с самим лейтенантом Матыевичем, который, поздоровавшись, задал мне какой-то совершенно посторонний и незначительный вопрос.

– Постой! – воскликнул я. – Ведь это же ты вчера ночью живым вышел из могилы?

– Да, я, – спокойно ответил он. – А что такое?

– Боже мой! – и вместо того, чтобы рассказать о таком изумительном, невероятном случае, ты спрашиваешь о каких-то пустяках!

Я засадил его за стол, и он, начертив на листе бумаги поперечный разрез лодки, рассказал собравшимся все по порядку.

– Во время аврала погружения я задраился герметически в носовом отсеке лодки с людьми, которые по расписанию находились у своих постов. Лодка неожиданно быстро погрузилась с дифферентом на корму, и я почувствовал, что мы легли на дно. Слишком быстрое погружение и отсутствие сигнализации и вообще признаков жизни за переборкой, в смежном с носовым отсеком центральном посту, указывало на то, что лодка вся затоплена водой, кроме нашего отсека. Положение сразу же представилось безвыходным и мы – обреченными на медленную смерть, ибо я отлично знал, что средств для подъема лодки ни на рейде Люм, ни в Абоском порту нет. Была слабая надежда лишь на то, что нас оттащат по дну на мелкое место, но и это было сомнительно, так как дно Люмского рейда, судя по характеру окружающих его островов, должно изобиловать большими камнями, из-за которых тащить нас по грунту вряд ли оказалось бы возможным.

Но, как ни мрачны были эти мысли, нельзя было их обнаруживать перед растерявшейся командой. По устремленным на меня тоскливо-тревожным взорам видно было, что все свои надежды они возлагают на меня. Я успокоил их, сказав, что нас, конечно, подымут, и для подбодрения пустил в ход граммофон.

Через полчаса за бортом послышалось шуршанье стальных перлиней и движение водолазов. Обнадеженные этим, мы начали стучать, давая знать, что в лодке есть люди. Далее по содроганиям лодки мы догадались, что нас тянут. Спасение сразу же показалось близким и несомненным. Но, увы, ненадолго, ибо мы чувствовали, что лодка движения вперед не имеет. Тут начинаются самые ужасные минуты.

В наш отсек стала просачиваться вода… Уровень ее медленно, но неуклонно повышался, понемногу затопляя наш отсек, а работы за бортом прекратились.

Чтобы известить о надвигающейся на нас гибели, я вдруг сообразил выстрелить миной, привязав к ее хвосту нечто вроде письма. Вывинтив ударник и закрыв клапан потопления, чтобы обезвреженная мина осталась плавать на поверхности воды, я написал на холсте несколько слов о нас, и мина была выпущена из аппарата.

По возобновлению попыток буксировать нас по дну я понял, что мина дошла по назначению, но в то же время мне ясно стало, что нам ничем помочь не могут. Тем не менее, пока была возможность, я продолжал заводить граммофон и всячески поддерживал бодрое настроение, шутя и разговаривая так, будто ничего особенного нам не угрожало.

А вода поднялась уже выше колен. За бортом стихли все работы, а с ними исчезли и надежды. Настроение стало падать. Залитые водой аккумуляторы перестали давать ток. Погас свет…

Мы были в абсолютной тьме – вода доходила нам до плеч. Ощупью нагромождая различные предметы, мы старались забираться выше…

Наконец, гонимые водою, мы все повисли на железном трапе, разместившись головами вокруг выходного люка, вдававшегося внутрь лодки в виде отрезка широкой трубы.

Команда давно потеряла всякое присутствие духа. Плакала, ругалась, причитала. Один из матросов, проклиная судьбу, сошел с ума и, оторвавшись от трапа, утонул. Так, в абсолютной тьме, головой к голове стеснившись вокруг выходного люка, висели мы по горло в воде, ожидая своей последней минуты…

Вот вода коснулась нижнего среза выходной трубы. Весь отсек уже затоплен. Осталось лишь воздушное кольцо вокруг отрезка выходной трубы. В этом кольце кругом расположились десять голов, тяжко и стесненно втягивавших в себя последний воздух, сдавленный в кольце. Конец наш был очевиден. Он должен был наступить через несколько минут…

Тогда меня вдруг осенила мысль – открыть выходной люк и выброситься наружу. Глубина была 90 футов. Давление, существующее на этой глубине, требовало медленного и осторожного подъема во избежание вскипания крови, но… выбора не было. Смерть придвинулась вплотную.

Далее – думал я. Если я открою люк, то вода мгновенно заполнит наше воздушное кольцо и выскочить успеют, набравши в себя воздуху, только два-три человека. Таким образом, мне лично все равно предстояла смерть, ибо я мог выйти только последним…

Вздохнув с трудом полной грудью, я окунулся в воду и, нащупав рычаг, открыл выходную крышку. Нырнув обратно в воздушное кольцо, я, к удивлению, обнаружил, что оно не заполнилось водой, как я предполагал, но лишь еще немного сжалось – до сравнения наружного и внутреннего давлений. Тогда, воодушевившись возможностью спасти всех, я стал поочередно брать за шиворот цеплявшихся и упиравшихся матросов и, окуная их головой под ребро среза выходной трубы, выталкивал их под открытый люк. Дальше их уже выпирало давлением вверх и беспрепятственно выбрасывало на поверхность. Вытолкнув всех, я последовал за ними: нырнув под ребро среза, просунул голову в люк, после чего незримая сила повлекла меня ввысь. По дороге меня ударило головой о стальной штаг, протянутый с мостика на бак, и затем последовало автоматическое всплытие, показавшееся мне страшно долгим…

Голова моя вдруг вынырнула между шлюпок, собравшихся вокруг, и я увидел над собою звезды.

– А вскипание крови?

– Его не произошло или, может быть, оно мало сказалось. Мы все положены были в лазарет, так как чувствовали себя дурно.

* * *

Русскому читателю осталось неизвестным многое в области работы Русского флота в минувшую войну. Военные обстоятельства требовали тайны. Многое расскажется потом, когда тяжелая злободневность перестанет угашать в нас интерес к событиям еще недавним, но уже таким далеким. К только что изложенному случаю уместно будет заметить, что половина погибших за всю войну наших подводных лодок приходится на революционное лето 1917 года.

Объясняется это тем, что революционная матросня первым делом потребовала уничтожения звания кондукторов флота и увольнения сверхсрочно служащих, то есть полного разгона кадра наилучших и наиболее опытных специалистов. Требование это было инспирировано неприятельскими агентами и послушно исполнено Керенским.

Без хороших специалистов остались и подводные лодки. Прочие, кто был посмышленее, устремились в советы и комитеты.

Однако наблюдение за морем и периодическая глубокая разведка оставались по-прежнему необходимы. Офицеры, как то было и на фронте, старались бравировать все препятствия и с малоопытным составом выходили в опасные походы. За три летних месяца 1917 года в Балтийском море погибли в боевых походах подводные лодки: «Барс», «Гепард», «Львица», АГ-16, и во время учебного погружения – АГ-15. Последняя была поднята через два дня спасательным судном «Волхов». В кормовом отсеке, где команда была без офицера, все люди погибли и были найдены приникшими к выходному трапу, скорченными и застывшими в разнообразных позах.