18 июля Кутзее переправился через реку Олифантс на широте 31°51′. Это не пересыхающая река с сильным течением, и одного из ослабевших волов унесло. Через десять лет после пребывания там Кутзее берега этой реки будут заселены фермерами, выращивающими рис. Хотя Кутзее уже находился на земле бушменов, он пока что не встретил ни одного. Он повернул на северо-восток, чтобы обойти прибрежную пустыню. Со всеми волами в упряжках он перебрался через горы Нардув. Время разъело эти горы, и в них образовались причудливые пещеры, арки и колоннады. Сверху за отрядом с подозрением наблюдали глаза — глаза бушменов, лежавших высоко на выступах, с маленьким луком в левой руке, из колчана у бедра торчали под утлом по 70–80 коротких стрел. У таких бушменов были все основания держаться на почтительном расстоянии от ружей колонистов. Поскольку они вели жизнь охотников, также собиравших съедобные коренья и ягоды, то их сильно встревожило уменьшение популяции антилоп, и они стеши подкрадываться к границам поселения, выжидая случая совершить набег на какого-нибудь фермера и увести его скот. С похищенными животными обходились варварски. Бушмены разделяли с эскимосами отвратительную веру, будто животные существуют на земле не только для того, чтобы давать пищу человеку, но и чтобы удовлетворять его самые извращенные аппетиты. Из тела живого раненого животного тупым каменным ножом вырезалось то место, куда попала стрела. У краденого вола отрубали ногу и пожирали ее на глазах у агонизирующего животного. А если фермер начинал преследовать воров и возникало опасение, что он может их схватить, его скоту безжалостно перерезали сухожилия и бросали его. Чтобы защитить себя от подобных набегов, фермеры начали организовывать так называемые «командос» — отряды, целью которых было создание нейтральной зоны между своими фермами и дикой местностью, где обитали бушмены. Поскольку не хватало людей, чтобы охранять эту зону, им поневоле пришлось прибегнуть к террору. Горе тому бушмену, которого видели на границах колонии. Как бы быстроног он ни был, как бы искусно ни владел луком, вскоре он узнавал на своей шкуре, что такое ружья всадников командос. Отходящий все дальше на север под этим упорным давлением (и все дальше на запад от вторгшихся банту), он нашел самое надежное прибежище в колючих кустарниках Калахари, где и по сей день ведет образ жизни своих предков.

Однако не забывайте о том, что политика террора не применялась огульно. В то время как взрослые бушмены мужского пола оказались непригодными для полевых работ, их дети, мальчики, обычно были более податливы. Поскольку у них было прямо-таки сверхъестественное понимание велда, они становились великолепными пастухами. А вдовы и дети женского пола оказались достаточно понятливыми, чтобы выполнять работу по дому. Таким образом, экспедиции командос вовсе не приводили к геноциду. Даже некоторые взрослые мужчины выживали в рабстве. Вильхельм Блек, известный специалист в области языков бушменов, получил основные сведения от двух стариков, трудившихся в оковах на моле Кейптауна.

Перебравшись через горы Нардув, Кутзее увидел крутую насыпь Ондер-Боккевелд, которую обошел. Теперь почва стала грубой и каменистой. В 1760 году дожди начались поздно, и отряд укрывался, как мог, от внезапных гроз с градом размером с голубиное яйцо (диаметром 14 миллиметров). Испуганные волы жались друг к другу, а люди прятались за фургоном, куря и ругаясь. Табак выращивали в районе Пикветберга, но только не на ферме Кутзее. Хорошо известно, что с помощью табака и бренди загубили культуру готтентотов. На эти предметы роскоши у готтентотов выменивали их крупный рогатый скот и овец, сами же готтентоты становились ворами, бродягами и нищими. Ничто не могло вывести их из оцепенения, вызванного табаком, — даже голод. Они целый день лежали возле своих хижин, поворачиваясь к солнцу, когда было холодно, и укрываясь в тени, когда было жарко. Их лень была столь велика, что они, вместо того чтобы поохотиться и утолить голод, предпочитали погрузиться в сон или играть заунывные мелодии на gowra — инструменте, представляющем определенный интерес (его я опишу позже). Наркотический эффект табака был хорошо известен готтентотам, и они забавлялись, отравляя змей никотином из своих трубок.

Слуги Кутзее были волей-неволей оторваны от праздности вырождающейся культуры племени готтентотов. Отделившись от своего племени, они или их отцы переместились на орбиту Кутзее. За их труд им позволялось строить свои хижины на земле Кутзее и пасти свои маленькие стада вместе с его скотом. Им платили зерном, сахаром и другими предметами первой необходимости, а также табаком и бренди — в разумных пределах. Таким образом, Кутзее на своей ферме заложил фундамент прочных отношений, при которых фермер и слуга медленно скользят сквозь время по параллельным линиям, и сын фермера играет вместе с сыном слуги в dolosse во дворе, переходя в зрелом возрасте к более строгим отношениям господина и слуги, и слуга вращается вокруг своего господина на протяжении всей своей службы, а когда они превращаются в стариков, то останавливаются поболтать на солнышке, со смешком вспоминая былое, — пальцы, касающиеся шляпы, шаркающая походка, внуки, играющие в dolosse. В языке готтентотов нет слова «да». Чтобы выразить свое согласие, готтентот повторяет последнюю фразу приказания своего хозяина. Язык готтентотов исчез, но эти фразы-отклики еще можно услышать на фермах западной части Мыса, на африкаанс. «Пригони их в северный лагерь». — «В северный лагерь, мой господин». Их хижины из сплетенных веток уступили место глиняным домикам с крышей из рифленого железа, которые изготавливают в Бенони. И однако даже этим домикам присуща живописность: дымок, поднимающийся от плиты, которую топят дровами, тыквы на крыше, голые попки детей и так далее. Существует принцип стабильности в истории, он очищает от всех конфликтов подобные структуры, которые имеют самые большие шансы выжить. Безмятежный дом фермера на склоне холма, безмятежные хижины в лощине, звездное небо.

Область, через которую проходил Кутзее, уже видела европейцев. Охотники и торговцы уже побывали здесь раньше, часто без ведома Компании. Но эта область была такой огромной, а ее исследователей было так мало, что историк вправе считать ее особенности неизвестными и задавать вопрос относительно каждой из них: «Кто это открыл?» или, если быть более точным, «Какой европеец это открыл?». Потому что, хотя местное население континента и немногочисленно, никогда нельзя быть уверенным, что какое-либо явление природы первым не увидел туземец. Кутзее проделал свой путь между Пикветбергом и Оранжевой рекой дважды, и его острый глаз охотника подмечал каждый куст на расстоянии в сто ярдов (насекомые и мелкие рептилии прятались от взгляда первооткрывателя). Мы все согласны с тем, что камелеопард (жираф) — его открытие. Позвольте мне не согласиться с Тунбергом, Спэррманом, Патерсоном и другими джентльменами-ботаниками, наводнившими мыс Доброй Надежды в конце столетия, и заявить о правах Кутзее на geelvygie (Malephora mollis), мясистое растение, столь вяжущее, что овцы в ярости выкапывали его из земли рогами. Критерии открытия, применявшиеся этими джентльменами из Европы, были, несомненно, ограниченными. Они требовали, чтобы каждый вид заполнил пробел в их таксономиях. Но когда бушмены впервые увидели траву, которую мы называем Aristida brevifolia, и, обнаружив, что она неизвестна, назвали ее twaa, у них, наверно, был свой негласный ботанический порядок, в котором twaa заняла свое место. И если мы принимаем такие концепции, как таксономия бушменов и открытия бушменов, то не должны ли мы также принять концепцию таксономии и открытий человека фронтира? «Я это не знаю, мои люди это не знают, но в то же время я знаю, на что это похоже, — это похоже на rooigras, это вид rooigras, я назову это boesmansgras» — таков момент открытия изнутри. На своем пути Кутзее проезжал, как бог, через мир, лишь частично названный, и давал названия явлениям природы, делая их известными.