Со временем Аквелий найдет способ натравить друг на друга харагк и брейгелитов, тем самым сведя на нет и эту угрозу Амбре[76], но, когда приближался сезон добычи пресноводного кальмара, Аквелий еще не мог знать, что его подкупы и политические маневры принесут плоды. А потому он издал судьбоносный указ, что в этом году в охоте примут участье втрое больше против обычного кораблей. Он намеревался возместить недостаток сельскохозяйственной продукции мясом кальмара и скопить достаточно припасов, чтобы выдержать осаду или брейгелитов, или харагк[77]. На случай, если осада не состоится, этот провиант мог бы прокормить постоянный приток иммигрантов. Так уж совпало, что маневры при ловле кальмара требовали отваги и умения много больших, чем во время настоящей войны, и потому Аквелий намеревался заново закалить свой флот.

В назначенное время Аквелий во главе почти пяти тысяч мужчин и женщин отчалил со ста кораблями[78]. Они собирались отсутствовать две недели, самый долгий срок, на который, по мнению Аквелия, он мог без опасений покинуть столицу. Его молодая жена осталась дома. Никакие два поворота судьбы: решение Ирены остаться дома и огромный размер вышедшего на охоту в южные воды флота, не могли бы оказать большего влияния на Амбру на заре ее истории.

Обращаясь к Безмолвию, историку следует проявлять крайнюю осторожность, ибо чудовищность события требует уважения. Но когда означенный историк (в данном случае я) берется объяснять Безмолвие для серии пустячных брошюр, серьезности от него требуется больше в прямой пропорции к фривольности сопутствующей информации. Мне представляется неприемлемым, что ты, читатель, пролистаешь (какое огорчительно пустое слово!) эту и возьмешься за другую брошюру, где речь, возможно, пойдет о «лучших маскарадных костюмах для Празднества Пресноводного Кальмара» или о том, «где раздобыть проститутку», и ничто так и не подвигнет тебя осознать ужасные последствия События. Мне нет нужды ударяться в мелодраму красот, ибо факты должны сами говорить за себя: «По возвращении Аквелий нашел город пустым, и ни одной души было не сыскать ни на одном его проспекте или бульваре, ни в одном переулке, ни в одном из многочисленных жилых домов, общественных зданий или дворов».

Корабли Аквелия причалили в порту, где единственным звуком был шорох волн о сваи. Прибыв рано утром, спеша вернуться в самим собой назначенный двухнедельный срок, капан застал город в лучах слабой зари, увитый наползавшим с реки туманом. Картина, должно быть, была призрачная — и, возможно, даже пугающая.

Поначалу никто не придал значения абсолютности тишины, но когда флот стал на якорь и матросы спустились на берег, многим показалось странным, что никто не вышел их встречать. Вскоре, когда туман развеялся, они обнаружили, что укрепления вдоль реки стояли заброшенные и на судах в порту тоже никого нет.

Заметив эти странности, Аквелий испугался худшего (вторжения в его отсутствие брейгелитов, например) и приказал матросам вернуться на борт. Все корабли, кроме его собственного, подняв паруса, отошли назад к середине реки Моль, где оставались, груженные уловом, в боевой готовности.

Тогда Аквелий, стремясь найти молодую жену, лично повел отряд из пятидесяти человек в город[79]. Его главные опасения не оправдались, поскольку, куда бы они ни направились, чужих в Амбре не было так же бесспорно, как и своих.

Нам поистине повезло, что среди членов этой экспедиции был некий Саймон Джерсак, простой солдат, который впоследствии дослужится до главного сборщика налогов в западных провинциях. Джерсак оставил нам полный отчет об экспедиции в Амбру, и тут я привожу обширную из него цитату:

Когда рассеялся туман, скрывавший от нас весь размах пустоты в городе, и каждая улица, каждое здание, каждая лавка на углу оказались покинутыми, сам капан дрогнул и плотнее завернулся в плащ. Нас, рядовых, разослали по кварталам, но вернулись мы с вестью о том, что впереди лежит лишь тишина: еда ждала на столе готовая, но нетронутая, повозки с впряженными лошадьми мирно стояли на улицах, которые даже в этот ранний час обычно полнились жизнью. Но нигде мы не нашли ни души: банки были открыты и пусты, а в Религиозном квартале еще слабо подрагивали на ветру флаги, и гигантские крысы бродили по дворам, но и там было пусто. Даже одолевавшие нас грибки тоже исчезли. Когда мы вышли к дворцу капана и там никого не нашли — ни молодой капанши, ни самого ничтожного слуги, — капан плакал, не скрывая слез, однако его лицо исказила гримаса гнева. Не одного его случившееся повергло в отчаяние, ибо вскоре стало ясно, что наши жены, наши дети бесследно исчезли, но оставили по себе все признаки своего присутствия, и мы поняли, что наша жизнь нам не приснилась — они действительно существовали, они жили, но в городе их больше не было… И так, безутешный, бессильный обрушиться на врага, ибо не знал, кто он, мой капан опустился на ступени дворца и воззрился на город и так сидел долго… пока один из посланных на разведку людей не обнаружил кое-что на старом алтаре серошапок. Услышав это известие, капан снова накинул плащ, отер с лица слезы, выхватил саблю и со всей поспешностью направился в то место. Мы же последовали за нашим капаном по городу, некогда столь полному жизни, а ныне тихому, как склеп, и не было среди нас никого, кто в глубине души не страшился того, что мы найдем на древнем алтаре…

Что же они нашли на алтаре? Старую, потрепанную книжицу и два человеческих глаза, законсервированных каким-то неизвестным способом в увесистом кубе, изготовленном из неведомого, прозрачного металла. Между дневником и кубом с глазными яблоками был кровью нарисован символ[80]: