— Подождите, — сказала я громко, просто потому, что сейчас обязательно надо было что-то сказать, как-то задержать их, отвлечь, чтобы они не смотрели в сторону леса, только больше ничего не пришло мне в голову — ни единого слова, и тогда я просто повторила: — Подождите! — и обвела их глазами, стараясь взглянуть в лицо каждому из этих четверых плохо одетых мужчин, пытаясь найти хотя бы тень сомнения, какую-нибудь слабинку, которая поможет мне подобрать слова и как-то остановить то, что сейчас произойдет. Улыбчивый шагнул к Сереже; они не успеют добежать, думала я лихорадочно, а даже если успеют, он все равно ударит сейчас Сережу ножом, господи, помоги нам. — Да подождите же, — повторила я безнадежно, и тут дверь Витары, стоявшей позади Лендкрузера, бесшумно распахнулась, за спинами нападавших мелькнула какая-то тень, и я сразу поняла, что это Мишка — очень бледный, он замер шагах в десяти — так, чтобы его было видно, и громко сказал:

— Мам!

— Мишка, беги. — Я хотела крикнуть, но голос подвел меня, он не услышал, он сейчас подойдет сюда — наверное, я шевельнулась, потому что улыбчивый вытянул руку и открытой ладонью задержал меня на месте.

— Ты, в шапке, отпусти ее. — Голос у Мишки был испуганный и почти детский; он подошел еще на шаг, мы посмотрели на него и все одновременно увидели у него в руках длинный охотничий карабин, который папа пристроил за Витариным сиденьем. Он с усилием передернул затвор, а затем, пытаясь крепко прижимать приклад к левому плечу, навел тяжелый, раскачивающийся из стороны в сторону ствол на улыбчивого и повторил: — Отойди от нее быстро, ну!

Человек, приближавшийся со стороны леса, уже не бежал; краем глаза я видела, как он замедлился и пошел шагом, стараясь ступать неслышно — ему оставалось еще шагов десять, но я по-прежнему не могла понять, кто это. Остальные стояли к лесу вполоборота и ничего не видели — все их внимание было приковано к Мишке. Улыбчивый убрал руку, сжимавшую мое плечо, и повернул голову:

— Ты же не будешь стрелять, мальчик, — сказал он тихо и почти ласково, — темно уже, а вдруг в мамку попадешь? — и я тут же села, не успев даже подумать, просто с размаху опустилась на снег, больно ударившись копчиком, и крикнула:

— Мишка, стреляй! — А улыбчивый все продолжал наступать в Мишкину сторону, протягивая к нему руки, и тогда Мишка зажмурился, задрал ствол повыше и пальнул куда-то вверх — на конце тяжелого ствола сверкнула короткая яркая вспышка, и с высоты нам на головы посыпался снег и какая-то древесная труха. Выстрел был оглушительно громкий, и у меня немедленно заложило уши, больше всего мне хотелось закрыть глаза и не смотреть, опустить лицо в снег, но вместо этого я подняла голову — улыбчивый больше не двигался, он поднял руки и стоял теперь, загораживая мне обзор.

— Отойди на шаг, Мишка, — раздался папин голос откуда-то справа, — ствол не опускай, все нормально, затвор не дергай, карабин самозарядный!

— Ладно вам, мужики, — произнес улыбчивый, — пошутили — и хватит, — и начал отступать назад, не отворачиваясь от Мишки — чтобы он не наступил на меня, мне пришлось отползти в сторону — он остановился, только упершись спиной в капот стоявшего сзади Паджеро, и тогда я наконец снова увидела Мишку — губа у него была закушена, глаза — круглые, а руки, в которых он держал карабин, заметно дрожали, но стоял он, не шелохнувшись, направляя ствол прямо в грудь замершего возле меня человека.

— Хватит? Пожалуй, что и хватит, — согласился папа, по-прежнему невидимый, — только ты попроси своих шутников убрать руки и отойти подальше, и побыстрее. Пацан у нас молодой, нервный, дернет случайно пальцем — и такую дырку в тебе проделает, — с этими словами он вышел из сумерек и встал рядом с Мишкой, казалось, он сейчас положит руку ему на плечо — я испугалась, что он действительно сейчас сделает это и Мишка выстрелит — просто от неожиданности — вероятно, улыбчивый подумал то же самое, я услышала, как он шумно втянул в себя воздух и произнес сдавленно:

— Все, все, уходим мы. — Пятясь, он начал осторожно отступать, скользя тулупом по забрызганному бамперу Паджеро, а за ним потянулись остальные трое — отпустив Сережу и все еще не произнося ни слова, они сделали несколько шагов назад, а потом повернулись и побежали, быстро сворачивая к лесу и проваливаясь в снег.

Мишка стоял на том же месте с карабином наперевес, и лицо у него было такое, что я даже не стала подниматься на ноги — подползла к нему прямо на четвереньках, пригибая голову, и выпрямилась, только убедившись в том, что страшный ствол, который он сжимает в руках, направлен совсем в другую от меня сторону.

— Ты молодец, — говорил папа ему на ухо, по-прежнему не решаясь положить руку ему на плечо, — все нормально, отпусти, давай я заберу, — но пальцы у Мишки были совсем белые и никак не хотели разжиматься, и тогда я сказала:

— Тшш-шш, малыш, все хорошо, — а он дернул головой, взглянул на меня, на карабин — и резко, одним движением, воткнул его прикладом в снег, прислонив к машине. Мне казалось, он обязательно должен сейчас заплакать, но он не заплакал, только дрожал — сильно, всем телом — все время пока я обнимала его, а подошедший Сережа хлопал его по спине и ерошил ему волосы.

Оказалось, что все уже здесь — Андрей помогал подняться плачущей Наташе, из-за деревьев показались Ира с Антошкой и Марина в белом комбинезоне, с девочкой на руках.

— Где этот?.. — произнес папа сквозь сжатые зубы — карабин уже снова был у него в руках. — Сказал же ему, идиоту, возьми ружье, Леня, твою мать, да где ты? — Он зашел за Лендкрузер и сразу замолчал, а мы с Сережей замерли, переглянулись и, бросив Мишку, поспешили за ним. Леня все так же сидел, прислонившись спиной к багажнику, — когда мы подбежали, он сделал попытку подняться:

— Я нормально, — сказал он, — куртка толстая у меня, куртка… как в кино, ну чего вы? — Он пытался встать, но не мог — ноги его не слушались — лицо у него было удивленное; подошли Андрей и Марина с девочкой — едва взглянув на него, она закричала, а он все упрямо возился, упираясь в снег, изъеденный и совсем черный под его рукой, и рука тоже вся была перепачкана.

— Лень, у тебя кровь, — сказала я.

— Ерунда, мне совсем не больно, — ответил он и только тогда тоже наконец посмотрел вниз.

* * *

Такие сцены часто показывают в кино — кровь, лежащий на земле человек и рядом с ним — упавшая на колени, кричащая женщина, и все мы миллион раз уже видели такое — но все равно оказались к этому не готовы, может быть, потому еще, что, кроме этих трех составляющих — кровь, человек на земле и женщина рядом, — все остальное выглядело совершенно по-другому. Вскрикнув всего однажды, она тут же замолчала — и сразу же стало очень тихо, потому что ни один из нас, стоящих вокруг, не решился произнести ни слова, на самом деле никто из нас даже не шевельнулся, словно существовал какой-то заранее известный всем нам сценарий, который нельзя было нарушить, испортить каким-нибудь несвоевременным словом или жестом. Она не стала бросаться на землю рядом с мужем, прижимать к груди его голову — а вместо этого аккуратно опустила девочку, которую держала на руках, и легонько оттолкнула ее — ни к кому конкретно, просто подальше от себя, а потом медленно сделала несколько шагов вперед и осторожно села на снег — очень прямо, белые колени на белом снегу в том месте, где он не успел еще пропитаться Лениной кровью, — и замерла, все такая же безупречная и отстраненная, какой я привыкла ее видеть, и сидела так несколько бесконечных мгновений — не прикасаясь к нему и ничего не говоря, и смотрела на него, а мы, все мы, стояли вокруг и не знали, что именно нужно сейчас делать, так что когда она наконец подняла холеную тонкую руку, ухватила прядь своих длинных шелковых волос и дернула — сильно, и вырвала эту прядь, и снова подняла руку к волосам, — мы почувствовали огромное облегчение и заговорили все разом, и начали действовать.