Среди песенных отрывков, с которыми нас таким образом знакомят сосуды, встречаются обращения к богам. На фрагменте чаши [100][279] бородатый симпосиаст запевает: opollon, «о Аполлон». Перед ним, в поле изображения, висит щит, украшенный изображением птицы, и поножи; в этот период доспехи на пиру изображаются редко; но они упоминаются в отрывке из Алкея, где поэт призывает к воинской отваге.[280] Обращение к Аполлону сходно с тем, что, к примеру, появляется в начале платоновского «Пира»:

Так же и Феогнид упоминает Зевса Олимпийского и Аполлона, бога симпосия.

101. Краснофигурная чаша, Дурис, ок 480 г.

102 Краснофигурная чаша, ок 460 г.

103. Краснофигурная амфора; Евфроний; ок. 520 г.

Обращение, пусть и краткое, к Аполлону на этом изображении напоминает о ритуальном измерении симпосия.

Другие высказывания носят профанный характер. Так, бородатый пирующий с чашей в руке поет: oudunamou, «нет, я не могу…» [101];[283] фраза не закончена и что, собственно, не в состоянии сделать пирующий, понять невозможно. С этим изображением сопоставляли несколько строк из Феогнида, где поэт сетует на то, что не может больше петь, потому что выпил лишнего; однако можно при думать еще множество других вариантов завершения этой подвешенной, незаконченной фразы. Примечательна поза пирующего: голова откинута назад, правая рука поднята так, чтобы грудь оставалась открытой и горло не чувствовало стеснения. Запрокинутый назад затылок представляется характерным для дионисийского экстаза жестом; он встречается у Еврипида в «Вакханках», в речи, которую произносит хор:

А еще у Пиндара в описании праздника Диониса:

Такое положение головы позволяет певцу петь под флейту в полный голос.[286]

Этот жест мы видим и у другого симпосиаста [102];[287] вскинув кверху бороду, он восклицает: о paidon kailiste, «о, прекраснейший из мальчиков». И снова фраза появляется изо рта певца и идет дугой вдоль линии медальона, словно бы заполняя своим звучанием все пространство изображения. В левой руке мужчина держит кроталы, а правой гладит зайца. Это ручное животное взрослые мужи дарят, среди прочего, мальчикам, красотой которых восхищаются.[288] Жест, направленный на любовника, замещен здесь жестом, направленным на животное, и прокомментирован в песне, где говорится о несравненной красоте юноши, совсем как в стихах Феогнида:

Художники не оставляют для надписи, передающей пение, специального места и не пытаются каким-либо способом изолировать ее от изображения, отделить с помощью «пузырей», которыми обводят надписи в современных комиксах, чтобы не смешивать рисунок с текстом. Совсем наоборот, траектория надписи прочерчивает в изображении линию и придает рисунку дополнительную динамику.

104. Краснофигурная чаша; т. н. художник Антифона; ок. 480 г.

Так же обстоит дело и с изображением на амфоре [103],[290] где полулежит играющий на лире персонаж. Он поет: mamekapoteo, что может означать, как в знаменитом стихе Сапфо, «я страдаю и желаю».[291] Буквы здесь очерчивают нечто вроде нимба вокруг головы музыканта, который, судя по всему, весьма увлечен собственным пением; их траектория подчеркнуто отличается от наклонной ориентации другой надписи, слева: Leagros kalos, «Леагр красавец». Эта вторая надпись, не связанная с изображением, подхватывает часто встречающееся на сосудах того времени восклицание, прославляющее красоту некоего юноши [21, 25].[292] Так, существующее на разных уровнях приветствие в адрес красивого юноши и исполнение любовной песни на симпосии дополняют друг друга, эстетическое удовольствие от созерцания образует параллель к сладострастной музыкальной фразе.