касается до твоего дружеского совета, чтобы я берег свое здоровье, то тебе известно, что мое memento mori[91] у меня под левой мышкой и постоянно дает себя чувствовать. Во всяком случае, пока живется еще, следует благодарить за жизнь Бога и не роптать, если по временам боли и отзываются; для постоянных же забот о том, как бы разными ухищрениями и предосторожностями вытянуть нить жизни до последней возможности, моя жизнь слишком ничтожна и малозначаща. Я уверен, что мир может как нельзя лучше обойтись и без моих грамматик, притом же жизнь хворого человека представляет так мало привлекательного, что, право, не призадумаешься пожертвовать ею чести — пасть на поле сражения.

Относительно будущего я еще не составил себе никакого определенного плана. Если я не буду иметь возможности заработать себе кусок хлеба в Финляндии, что весьма вероятно, то я не прочь предпринять новое путешествие в Сибирь и заняться исследованием тунгусского племени. На это, я убежден, Академия наук не откажет мне своим пособием. Так как сродство финского племени с самоедским достаточно доказано уже настоящим моим путешествием, так как, сверх того, финны, очевидно, состоят в родстве с тюрками и татарами, то весьма естественно, что ближайшей задачей языковедения должно быть засим отыскание при помощи самоедского языка родства между финнами и тунгусами. От тунгусов прямой путь к манджурам, а к монголам ведут все пути, потому что, судя по всему, как тюрки, так и самоеды, и тунгусы, и манджуры непременно находятся в сродстве с ними. Мало-помалу нам надо свыкаться с мыслью, что мы — потомки презренных монголов, против этого возможна еще, впрочем, одна апелляция к будущности вопросом: действительно ли есть положительная разница между кавказской и монгольской расами? По моему мнению, этой разницы нет. Что бы ни говорили естествоиспытатели о различном образовании черепа и т.д., замечательно все-таки то, что облик у европейского финна кавказский а у азиатского — монгольский, что тюрк в Европе походит на европейца, а в Азии — на азиатца. Приняв это различие рас на физиологическом основании, несмотря на сейчас упомянутый странный факт, необходимо уже будет отнести одну половину финских и тюркских племен к кавказской, другую — к монгольской расе, а это было бы нелепо.

С филологической точки зрения это мнимое различие рас имеет еще менее основания. Много говорили филологи об аналитическом свойстве кавказских языков и о синтетическом монгольском, но все это сводится на одно то, что первые сравнительно более образованны, более развиты в области мышления. Говорят, что монгольские языки бедны частицами. Отчего это? От того, что частицы составляют отвлеченные составные части языка. С другой стороны, эти языки необыкновенно богаты локативами (Locative), потому что грубые, чувственные представления обыкновенно обозначают внешние стороны и отношения всякого предмета со всевозможной точностью. С возрастающим образованием эти отношения становятся столь многочисленными, столь неопределенными и в большей части случаев столь маловажными и безразличными, что их уже нельзя выражать с полной точностью. Как по этой причине, так и вообще вследствие своего отделяющего свойства, размышление (Reflexion) отбрасывает окончания падежей и выражает целые классы отношений такими словами, как, например, шведские till (к), ра (на), i (в), fran (от), которые в местном отношении вполне относятся к внутреннему, наружному, верху, низу, средине, бокам и т.д., между тем как в монгольских языках все эти различные отношения выражаются особенными падежами. Первый признак освобождения языка от множества падежей обозначали некогда в монгольских языках слова, названные конечными приставками (Postpositionen), которые в сущности не что иное, как обыкновенные имена и поэтому выражают отношения предмета более конкретным образом, нежели ничего не говорящие предлоги (Рта positionen). Но именно конкретный-то способ представления размышление (Reflexion) и стремится отвергнуть и уничтожить совершенно. Поэтому мы видели, как и в монгольских языках конечные приставки мало-помалу теряют свое первоначальное значение, как они урезываются, сокращаются и вообще стремятся принять свойство предлогов. В то же время откидываются и окончания падежей и превращаются точно так же в конечные приставки или в предлоги. Таким же и другим подобным процессам подвергались и кавказские языки, и предположение, что они некогда имели то же самое синтетическое свойство, которое составляет теперь характер монгольских языков, нисколько не будет ошибочно. Между последними некоторые языки, принадлежащие к финской и тюркско-татарской отрасли, несколько опередили уже прочие в своем развитии, по мере которого получили такое сходство с кавказскими языками, что филологи часто приходили в тупик: куда именно отнести их. Не пускаясь в дальнейшие рассуждения об этом предмете, я возвращаюсь к положению, что кавказские и монгольские языки относительно грамматического строения своего не представляют никаких других существенных различий, кроме основывающихся на степени образованности самих народов, говорящих этими языками.

Что строение языка изменяется вместе с образованием — это понимал и Клапрот и частью по этой причине, частью из других довольно шатких оснований отвергал грамматику как доказательство в сравнительном языкоисследовании. Последнее, по его мнению, должно основываться на словах, которые всегда остаются тем же, чем были, «подобно тому, как алмаз остается алмазом, будет ли он отшлифован в бриллиант, розетку или пластинку»[92]. При этом Клапрот опустил из виду то весьма важное обстоятельство, что языки не застрахованы от внешних влияний: не хотел понять той истины, что и слово, и алмаз — далеко преходящее законов, которые живут в тысячах слов и тысячах алмазов. Тем не менее и сравнения слов весьма важны, и чем далее пойдет исследование в этом отношении, тем более сходств окажется между монгольскими и кавказскими языками. Мы, финны, по скромности своей всегда готовы поверить, что всякое финское слово, имеющее сходство со шведским, немецким или русским словом, непременно заимствованное. Но это не всегда так: многие из этих слов встречаются также в татарском, самоедском и других языках, сродных с монгольским. А так как в то же время они общи и многим кавказским языкам, то и это обстоятельство, естественно, может также служить основанием к отвержению ненавистного различия рас.

Сначала я имел намерение посвятить себя исключительно монгольскому языку в надежде посредством его не только отыскать происхождение и родственные связи финнов, но, может быть, и опровергнуть Блюменбахову теорию рас; обдумав, однако ж, хорошенько, убедился, что при настоящем положении языкоисследования дойду, таким образом, разве только до рудбекианизма. Такое расширение исследований невозможно до тех пор, пока промежуточные языки не будут подробно исследованы в грамматическом и лексикальном отношении. А мы до сих пор не знаем еще даже ни характера, ни законов и коренного финского языка; как же тут