— Человек не должен переживать своих детей, — услышал старик. — Он должен умирать раньше, чем они разобьют ему сердце. Иначе он может разбить сердце им. Ты убил своего сына, потому что ненавидел.

— Но я любил его! Разве ты не видишь?

— Я видел лишь то, как ты разбил его сердце. Он делал для тебя все, а ты убил его.

— Нет-нет! — кричит старик, глотая слезы. Паника и боль раздуваются в горле, как опухоль. — Я говорил ему, но он не слушал… Черт бы его побрал! Проклятый педик!

Боль вырывается наружу с каждым криком. Он молотит руками, пытаясь дотянуться до демона.

— Ты убил его.

— Как я мог убить своего мальчика?

— Ты хочешь освободиться от этого, Майк? Прекратить боль?

Голос искушает его.

— Это грех! — задыхаясь, кричит он.

— Это твое освобождение, Майк. Сделай это.

Холодное дуло полицейского револьвера касается его щеки. Слезы текут по вороненой стали.

— Сделай это. Прекрати боль.

“Наконец-то, после стольких лет…” — проносится в голове Майка.

Рыдая, он открывает рот и закрывает глаза. Вспышка ослепляет. Грохот оглушает. Дело сделано.

Дым плавает волнами в неподвижном воздухе. Проходит минута. Вторая. Дань уважения мертвому. Потом — вспышка и жужжание аппарата. Ангел смерти прячет фотографию в карман, поворачивается и выходит.

Пробудившись от беспокойного, наполненного видениями сна, она увидела его. Он стоял возле ее кровати, вырисовываясь на фоне окна огромным безликим силуэтом с плечами как горные склоны.

Паника взорвалась в ее груди, словно бомба, застревая в горле и мешая дышать. Мышцы рук и ног судорожно сжались.

“Беги!” — крикнул кто-то в ее мозгу.

Но когда она начала соскальзывать с матраса, он протянул обе руки и выпустил что-то на пол. Она увидела скользящее к ней толстое извивающееся тело змеи с кремовым брюхом и черно-коричневым рисунком на спине.

Вскочив с кровати, она побежала изо всех сил. Мир вокруг почернел — она ничего не видела и не ощущала собственных ног.

Что-то ударило ее по правой щеке под глазом с такой силой, что она упала навзничь. Дернув шеей, она застыла на полу и поняла, что ударилась об угол шкафа.

“Господи, я сломала шею! Он все еще в комнате! Я не могу двигаться!”

Изо всех сил цепляясь за ускользающее сознание, она заставляла мозг продолжать функционировать. Если бы только можно было пошевелить руками и ногами… Слава богу, они двигаются!

Упираясь руками в пол, она медленно поднялась. Голова казалось тяжелой, как шар для боулинга, а шея — хрупкой, как сломанная зубочистка. Она опустилась на колени, поддерживая голову руками. Боль пульсировала во всем теле; сознание мерцало в голове. Вспышка — темнота, вспышка — темнота…

“Это был сон! Этого не произошло!”

Впрочем, это больше походило на галлюцинацию. Она не спала, но пребывала в иллюзорном мире. Специалисты называют это ночными страхами. Надо сказать, она тоже была специалистом, годами испытывая это на собственном опыте.

Нахлынула знакомая волна отчаяния. Ей хотелось кричать, но ничего не получалось. Наступила защитная потеря чувствительности, и, подчинившись ей, она медленно встала на ноги.

Все еще поддерживая голову рукой, она включила лампу на комоде. В комнате никого не было. Свет играл на обоях в кремовую полоску. Кровать была пуста, даже подушки отсутствовали: она столкнула их на пол и сбросила стакан с водой с ночного столика. На ковре цвета слоновой кости темнело влажное пятно. Рядом с пустым стаканом валялся будильник, показывающий 4.59.

Осторожно подойдя к кровати, она стянула одеяло.

Змеи нигде не было. Частью мозга, способной логически мыслить, она понимала, что ее вообще не существовало, но тем не менее внимательно осматривала пол, страшась увидеть гибкое тело, скрывающееся под дверью стенного шкафа. Она пыталась дышать ровно, но это удавалось с трудом. В голове стучало, шея болела, как будто в нее вонзили нож, к горлу подступала тошнота. Коснувшись рукой щеки, она почувствовала что-то липкое и решила осмотреть повреждения.

Аманда Сейвард разглядывала в висящем в ванной зеркале свое отражение — вместе с обстановкой, всегда дававшей ей ощущение безопасности и уюта: мягкой, элегантной и женственной. Теми же словами обычно описывали тот образ, который сама Аманда являла окружающему миру, но теперь она выглядела так, словно провела пять раундов на ринге. Правый глаз распух от удара; алая царапина на щеке жгла кожу, резко контрастируя с белым как мел лицом. Боль была нестерпимой; дыхание со свистом вырывалось сквозь зубы.

Сейвард осторожно провела двумя пальцами по щеке. Скрыть повреждения не удастся. Как же их объяснить? Кто ей поверит?

Взяв из бельевого шкафа мочалку из махровой ткани, Аманда смочила ее холодной водой и осторожно приложила к ушибам, скрипя зубами, чтобы не кричать. Потом она приняла три таблетки тайленола, вернулась в спальню, сняла пропотевшую ночную рубашку и надела просторный свитер и легинсы.

В доме было тихо. Панель системы безопасности на стене у двери ровно светилась — значит, все в порядке. Прежде чем лечь, Аманда произвела обычный ритуал, проверив замки, но чувство опасности оставалось. Она знала по опыту, что избавиться от него можно, только обойдя дом и убедившись в отсутствии посторонних.

Аманда вынула из ящика ночного столика револьвер и направилась в холл, двигаясь, как девяностолетняя старуха. Она обходила комнату за комнатой, проверяя каждое окно, каждый замок и не выключая электричество. Свет прогонял призраков, которые преследовали так долго, что вызывала удивление их способность по-прежнему внушать ей страх. Эти призраки стали близкими, как члены семьи, хотя и оставались глубоко ненавистными.

Войдя в кабинет, Аманда включила стереоаппаратуру, и послышался голос Кенни Логгинса. Но в этот раз спокойная негромкая песня, посвященная воспоминаниям о доме, пробуждала в ней чувство пустоты и одиночества.

Аманде нравился ее маленький уютный кабинет с окном, выходящим на задний двор, заставленный кормушками для птиц. Она жила в Плимуте — пригороде, расположенном среди болот и лесов на озере Медсин. К ней во двор даже иногда забредали олени, хотя этой ночью никто не тревожил систему охраны. Три фотографии оленей, которые ей удалось сделать, висели на стене в маленьких рамках. На одной из них отражение в стекле самой Аманды накладывалось на смотревшее на нее животное.

Она задвинула шторы, поскольку пребывала не в том состоянии, чтобы демонстрировать себя внешнему миру. Спальня служила ей убежищем от работы, а кабинет — от мрачных теней ее жизни.

Но этой ночью спасения не было ни от чего.

Письменный стол и полки над ним содержались в аккуратности: счета и документы были разложены по папкам, скрепки лежали на магнитном блюдце, а ручки стояли в деревянном стакане. Фотографии отсутствовали, да и сувениров было немного. На правой полке лежал полицейский значок, и Аманда машинально взяла его в руку. Значок служил постоянным напоминанием о том, почему она стала копом…