Никто из подчиненных с ним не спорил. (А вздумай кто-нибудь поспорить, Алоис, заведясь, проговорил бы еще битый час.) И все же один из пожилых городских чиновников однажды не удержался. Несколько раз попыхав трубкой, он осторожно заметил:

— Послушай, Алоис, но это всего лишь насекомые!

— Нет, мой дорогой! При всем уважении, ты ошибся. Пчелы не то, чем кажутся. Некоторые из них, как мне представляется, имеют высокое предназначение — куда более высокое, чем большинство людей. Пчелы, если так можно выразиться, одно из чудес света!

2

Интерес Алоиса к пчеловодству застиг меня врасплох. Я его просто не узнавал. Практический смысл в этом выборе имелся: пчеловодство — штука рентабельная, хотя и не лишенная риска, включая, прежде всего, риск быть серьезно покусанным пчелами. С другой стороны, пожилому человеку, пусть и не обязательно сердечнику, куда полезнее возиться с пчелами, чем надрываться на пашне.

И все же у меня возникло нехорошее подозрение. Слишком уж искренним представлялся охвативший Алоиса энтузиазм. При этом мысль о выгоде предприятия заботила его явно недостаточно. Это-то и не умещалось у меня в голове. Желание заработать — вот что, как правило, движет людьми вроде Алоиса, вот что заставляет их не сидеть сложа руки. Так что более или менее очевидное отсутствие меркантильных расчетов вынуждало предположить, что Алоиса на сей раз увлекает нечто иное. Преобладает побудительный мотив, которого я за ним раньше не наблюдал.

Я вспомнил, правда, что он когда-то ненадолго занялся любительским пчеловодством в маленьком городке в окрестностях Браунау, но вскоре обнаружил иную причину внезапно развившегося и разве что не полностью бескорыстного интереса. В последние несколько месяцев перед отставкой Алоис, не без труда накропав статейку, послал ее в журнал по пчеловодству, и там ее опубликовали. Теоретические познания Алоиса вышли уже на такой уровень, что ему удалось изложить собственную точку зрения на новейшие веяния в пчеловодстве. Соломенные ульи, объявил он, скоро выйдут из моды. Соломенный улей — куполообразное сооружение на квадратном каркасе, размерами и очертаниями напоминающее человеческое туловище с большим брюхом, — имеет свои недостатки. Чтобы добыть мед, сборщику приходится выкуривать пчел из улья. Что погружает всю пчелиную семью чуть ли не в коматозное состояние. Процесс трудный и лишенный малейшей точности. Иногда, добывая мед, сборщик вынужден взламывать каркас таких ульев. А порой у выкуриваемых пчел остается достаточно сил, чтобы жестоко искусать пчеловода.

Меж тем в Англии и Америке появились принципиально новые ульи, и повсеместно шло бурное их обсуждение. Этому и была посвящена статья Алоиса. Ведь уже и в Австрии нашлись пчеловоды, готовые отказаться от ульев дедовских времен. Когда-то соломенный улей и сам был изобретением, вытеснившим варварскую средневековую практику выкуривания пчел из дупла, однако прогрессивные пчеловоды в наши дни говорят об ульях (я пересказываю статью Алоиса), которые могли бы стать для пчел чем-то вроде больших городов. Улей новой конструкции представляет собой дощатый ящик таких небольших размеров, что его можно поставить на табуретку, а все внутреннее пространство его заполнено вертикальными восковыми лотками. Рабочие пчелы могут лепить свои крошечные соты на обе стороны каждого такого лотка. Причем делают они это в образцовом порядке! А поскольку в таком ящике можно разместить изрядное число лотков, а на каждый лоток — налепить, горизонтальными рядами и вертикальными столбиками, тысячи сот, прогрессивные пчеловоды, сложив и перемножив, смело называют такие ульи прообразами исполинских зданий, в которые человечеству суждено переселиться в будущем.

Именно в этом и заключался пафос статьи (в некотором роде пророческий); Кларе же Алоис предпочел изложить свои планы в категориях материальной выгоды. Хорошие деньги за чистую работу, да и Алоису-младшему с Анжелой дело найдется — вот что он ей сказал. А потом — и Адольфу. Одним словом, выставил вперед практическую пользу задуманного предприятия.

Я, однако же, сильно встревожился. Клара ему поверила, а я — нет. Я решил, что Алоису захотелось подобраться поближе к Болвану. А такое я просто не имел права игнорировать.

3

Алоис никогда не был нашим клиентом. Мы считали его обычной посредственностью, причем, если так можно выразиться, достаточно коррумпированной, чтобы мы могли подобрать к нему ключик, едва в этом возникнет малейшая надобность. Исходили мы из того, что он перед нашим вмешательством беззащитен. Едва ли Наглые взяли на себя труд охранять его от нас. Да и с какой стати? Что в нем было охранять? А вот к Кларе мы и сами старались не приближаться, потому что это могло бы вылиться в стычку с Наглыми — и опять-таки ради чего? Нам она сама была без надобности; как я уже отметил, изверги и злодеи сплошь и рядом рождаются у беззаветно любящих матерей. Разумеется, обычному человеку (будь он мужчиной или женщиной) сама эта истина покажется отвратительной. Она способна потрясти устои веры в Болвана. Как только Господь допустил такое?.. Стандартное, знаете ли, причитание.

Алоис, впрочем, был нам полезен — и напрямую, и опосредованно. Он, со своими обычаями и привычками, своей трудовой деятельностью, своей врожденной жестокостью (и, разумеется, со своим распутством), был настолько зависим и предсказуем, что при малейшей надобности, дернув за ниточку, можно было усилить или ослабить ненависть, испытываемую Адольфом к отцу, в такой степени, что это преобразило бы характер самого мальчика. В этой мере, и только в этой, мы зависели от Алоиса.

Но сейчас внезапно развившаяся страсть к пчелам вышла за рамки его до сих пор предсказуемой натуры. Атеисты вроде Алоиса, до самой гробовой доски не задумывающиеся над тем, что Вселенную, в которой они обитают, возможно, создал Бог, в некотором роде похожи на праведниц, страшащихся искусить свою девственность нечестивыми соблазнами. Такие особы воспринимают собственную сексуальность как нечто подлежащее если уж не полному вытеснению, то благочестивому замещению. Точно так же и атеистам трудно обойтись без определенных субститутов Веры, будь такой субститут воинствующим безбожием, самозабвенным служением ближнему или, как в наши дни, верой в технический прогресс, который они, как правило, считают панацеей от всех бед, грозящих человечеству. Бывает и так, что они проникаются исключительной привязанностью к какому-нибудь естественному феномену. В случае с Алоисом имело место внезапное осознание неразрывности макро- и микрокосма, максимума и минимума, пчеловода и пчелиного роя.

Серьезно обеспокоенный, я однажды ночью проник к нему в сознание (чрезвычайно затратное мероприятие, поскольку он не был нашим клиентом, но жизненно необходимое, поскольку мне надо было выявить движущий мотив) и действительно кое-что выяснил. Алоис полагал, что пчелы ведут жизнь, сильно смахивающую на его собственную. Это не могло мне не понравиться. На взгляд Алоиса, рабочая пчела, перелетающая с цветка на цветок в поисках нектара, занимается ровно тем же, чем он, со всеми своими горничными, служанками и кухарками.

В погожий денек пчелы первым делом улавливают и солнечный зной, и то особое, интимное томление, которое лучи солнца пробуждают в цветочных лепестках. Алоис отнюдь не намеревался раскрыть наглухо забитую дверь, за которой скрывается мистическая сторона его души, однако живо представлял себе, как именно торит пчела дорогу в тайную глубь цветка. Под непрерывно нарастающим зноем цветок мало-помалу поддается пчелиному жалу, позволяя ему собрать нектар, тогда как все тельце пчелы успевает в те же самые мгновения вываляться в пыльце. А еще мгновение спустя пчела сорвется с охваченного страстью цветка, и перелетит на другой, уже вольно или невольно подставившийся, и зароется в него, и соберет новый нектар, и слой новой пыльцы налипнет ей на тельце поверх прежнего… Тяжкий труд, но сулящий изрядное удовлетворение!