Некоторое время профессор сидел молча, но потом не выдержал и сказал:

– Это не мое дело, но…

– Мне жаль, что вам пришлось слушать наш разговор, – не дав Херцфельду договорить, повернулся к нему Ингольф.

– Ничего вам не жаль.

В ответ практикант на миг оторвал руки от рулевого колеса и поднял, как будто собрался сдаваться в плен, и произнес:

– Вы видите меня насквозь. Но мой отец сам виноват, ведь я хотел его предупредить, что в машине не один, а он не дал мне договорить.

– Не желали вы его предупреждать, – вновь пошел в атаку Херцфельд, а мысленно добавил: «Ты хотел, чтобы я это услышал!»

В ответ Ингольф улыбнулся еще шире.

«Не хватало еще, чтобы он начал свистеть, – пронеслось у Пауля в голове. – Это была шутка, или современные нувориши, у которых на губах еще молоко не обсохло, действительно вершат судьбы берлинской политики?»

– Сколько вам лет? – спросил он.

– Двадцать один.

– И откуда…

– У меня деньги?

Они перестроились правее, поехали медленнее и вскоре совсем застряли, увидев, как следовавший впереди водитель подал сигнал аварийной остановки.

– Вы что-нибудь слышали о Фейсбуке?

– Я выгляжу как идиот? – засверкал глазами Херцфельд. – Мне, конечно, не двадцать, но я тоже живу на этом свете.

Ингольф передвинул жевательную резинку из одного конца рта в другой и спокойно заявил:

– Сейчас Интернетом никого не удивишь, и я тоже основал свой сайт, который назвал «stayclose.de».

– Мне это ничего не говорит.

– Не вам одному. Дело вот в чем. Когда мне было тринадцать лет, мы переехали из Гамбурга в Берлин-Целендорф, и я потерял всех своих друзей.

– Должно быть, это было чертовски трудное время, – стараясь быть лаконичным, прокомментировал Херцфельд.

– Верно, и вот однажды, когда я стоял один-одинешенек и переживал, что рядом нет моих старых друзей, с которыми мы играли еще в песочнице, мне в голову пришла мысль: «Ингольф, дружище, а ведь наверняка ты не один такой, и многим так же плохо, как и тебе». Короче, я основал вебсайт, на котором школьники могут поддерживать связь между собой.

– Оставайтесь близко! – бросил Херцфельд.

Ингольф в ответ сверкнул своей обезоруживающей улыбкой и сказал:

– Это был не более чем публичный поэтический альбом. Ты выкладываешь в нем фотографию, твои друзья тебя находят и пишут что-нибудь на стене. Конечно, я не был единственным гением, почувствовавшим дух времени. Появились, как грибы после дождя, школьные, студенческие и прочие социальные сети. Фейсбук не являлся исключением.

– Какое несчастье! – заметил Херцфельд.

– Наоборот! Это было настоящим счастьем! Уже вскоре на моем сайте зарегистрировалось свыше сорока тысяч учеников. И вот на мою электронную почту пришло письмо от конкурентов.

– Позвольте мне угадать, – прервал Ингольфа профессор. – Вы продали свой сайт за миллион?

На лице практиканта вновь появилась игривая улыбка.

– Умножьте на четырнадцать.

– Четырнадцать миллионов евро? – От удивления у Херфельда опять чуть было не отвисла челюсть, но он вовремя сдержался и плотно сжал губы.

Ингольф снова рассмеялся и с присущим ему юношеским задором проговорил:

– Перечислены на мой счет как раз к моему четырнадцатилетию. Глупо, я знаю, но мне понравилась символика.

– И теперь этими деньгами вы финансируете избирательную кампанию вашего отца?

В ответ Ингольф хитро покачал головой.

– Папа от своих капиталов получает только проценты, – ответил он. – А вот Харпер, в отличие от него, смог выгодно вложить большую часть моих денег. Мой же отец вложил свое состояние в сделки с недвижимостью и в бесполезные инвестиционные фонды, и в результате не только не преумножил свои деньги, а совсем наоборот.

Не успел Херцфельд толком поразмыслить над тем, уж не дурачит ли его практикант, как звонок Бабетты вновь вернул его к действительности. Он укоризненно поглядел на свой мобильник, ведь на мгновение профессор на самом деле отвлекся от мрачных мыслей, а этот вызов снова швырял его в водоворот тяжелых дум о судьбе дочери. Перед ним опять возникла картина вырванного языка, которая никак не хотела исчезнуть из его головы.

– Да? – произнес он в телефон, почувствовав, как в противоположность «порше», который ехал все медленнее и медленнее, ускорился его пульс.

– Я нашла! – радостно сказала секретарша, в то время как Херцфельд спросил себя, а хочет ли он на самом деле услышать то, что она узнала.

Однако Бабетта начала говорить, и уже после ее первых слов профессор вспомнил, в связи с чем он слышал и, более того, читал про эту Фредерику Тевен. Напрасно Пауль надеялся, что тот ужас из его прошлого никогда к нему не вернется. Он жестоко ошибался!

Херцфельд закрыл глаза и вспомнил весь тот кошмар четырехлетней давности, отголоски которого, подобно землетрясению, настигли Пауля в данную секунду. С этого момента он знал, что положение его дочери безнадежно.

Четырьмя годами ранее

Берлин

В тот самый день, когда события стали развиваться не по задуманному сценарию и мир перестал улыбаться доктору Свену Мартинеку, остекленную надстройку Института судебной медицины на Турмштрассе заливали яркие лучи солнца. Часы показывали около восьми, и это было время, когда утреннее совещание только что закончилось.

Именно в тот день Херцфельд вообще не должен был находиться в стенах одной из клиник Шарите[8], ведь чемоданы для короткого путешествия с Петрой стояли уже упакованными. С дочерью Ханной они договорились, чтобы она в виде исключения осталась дома и дала родителям шанс еще раз попробовать наладить свои отношения во время поездки в ближайшие выходные в Барселону.

До регистрации на самолет оставалось всего два часа, и под халатом у Херцфельда уже были узкие шорты до колен и футболка. Ведь если бы не просьба его старого друга и наставника профессора Биля оказать помощь в проведении коллегиального обследования, он уже сидел бы в такси и направлялся в аэропорт. Таким образом, его жена Петра поехала вперед одна (что, как выяснилось позже, явилось плохим предзнаменованием), а Херцфельд оказался перед секционным столом, на котором лежал труп мужчины без головы.

– Мы действительно не знаем, что и думать, Пауль, – сказал старый профессор, протирая уставшие глаза.

Мешки под глазами у Биля были такими же большими, как пакетики для чая и, двигаясь вокруг стола, он шаркал ортопедическими полуботинками. Они не виделись всего два года, но при взгляде на своего старого научного руководителя и наставника у Херцфельда создалось впечатление, что времени прошло гораздо больше. Биль выглядел намного старше своих шестидесяти четырех лет, хотя и был гораздо живее, чем тело, лежавшее перед ним на столе.