В заключение Назуков раздал всем что-то вроде памятки. Этот документ без названия стоит того, чтобы привести его полностью.

«Публиковать материалы в газете "Фрунзевец" по ограниченному контингенту советских войск, находящихся в Афганистане,

ЗАПРЕЩАЕТСЯ.

РАЗРЕШАЕТСЯ публиковать под рубрикой «Письма из Афганистана»: – о посещении частей и подразделений руководителями партии и правительства, различными делегациями ДРА; – об оказании помощи местному населению в хозяйственных работах и в ликвидации последствий стихийных бедствий подразделениями не выше роты, о случаях героизма и мужества, проявленных при этом советскими военнослужащими; – о проведении совместных мероприятий партийно-политического и культурно-массового характера, о различных контактах советских воинов с воинами и гражданским населением ДРА; – о несении внутренней и караульной службы в подразделениях; – об организации и проведении занятий и учений по боевой подготовке в подразделениях, в том числе отработке действий в горах; – об использовании вертолетов для целей перевозки грузов и личного состава; – об интернациональных связях с местным населением; – о размещении военнослужащих в полевых условиях (палаточных городках); – о награждении советских и афганских военнослужащих правительственными наградами; – о помощи советскими военнослужащими в проведении сельхозработ (посевной кампании); – о наличии в ДРА только мотострелковых, танковых и парашютно-десантных частей и входящих в них подразделений без показа участия их в боевых действиях».

В результате по этой инструкции, скорее всего местного производства, воюющий контингент превращался в парадно-политическое сельскохозяйственное формирование. Для журналистов «Фрунзевца» наступили тягостные времена. Назуков вовсю перестраховывался и вычеркивал все, что хоть как-то напоминало о негативе в армии, показывало истинное положение дел в ДРА. Дело доходило до абсурда. Запрещался, к примеру, материал о том, что во взводе не сложился коллектив, – значит, мол, взвод небоеготовен. Вычеркивались упоминания о наградах – если их было, по мнению цензора, слишком много.

Очерк Валерия Глезденева «Время набора высоты» о Герое Советского Союза Александре Черножукове, командире роты из кандагарской бригады, был испорчен всего одной фразой: «Его командирская зрелость измеряется не только мерой времени, а и мерой пережитого и приобретенного опыта. За мужество и беспредельную верность долгу (он был удостоен звания Героя Советского Союза) его смело можно назвать передовым офицером». Взятое в скобки было решительно вычеркнуто и заменено глупейшей фразой. Подобным образом был лишен в очерке звания Героя и политработник Геннадий Кучкин. Хотя тут же о награжденных открыто сказала «Красная звезда».

Все эти уродства тотального засекречивания породили нелепый язык, в котором противник назывался мишенью, населенный пункт – опорным пунктом. А в войсках порой приходилось слышать про газету: «Врунзевец», «мишень, истекая кровью, уползла»… Мало кто знал, в какие условия были поставлены журналисты.

Кое-кто, отчаявшись, ставил над материалом рубрику «Это было в годы войны», называл душманов фашистами. По-своему преуспел в попытках обойти цензуру Глезденев. После скандальных выяснений отношений с цензором он понял, что плетью обуха не перешибешь, стал писать хитрее, недомолвками, намеками рассказывал о войне. И бой настоящий, не учебный, сразу проступал в его материалах. К моему очерку о Герое Кучкине придумал он рубрику «Их имена узнает вся страна», которая хоть как-то намекала на нестандартность случая.

Любимой фразой Глезденева была «в центре сути». Привез ее из академии. Проскальзывала она у него как поговорка, когда кто-то начинал говорить слишком заученно, по-книжному или сыпать общеизвестными истинами.

Однажды он организовал вечер под названием «Землянка». Пригласили ветеранов газеты, фронтовиков, писателей. Глезденев метался в поисках масксети для фронтового антуража, достал где-то на воинских складах алюминиевые кружки фронтового образца. Пригласили и члена военного совета генерал-лейтенанта Н.А. Моисеева. Тот приехать не смог, прислал зама – начальника отдела пропаганды и агитации полковника Дмитрия Ивановича Буданова. Потом при общем торжестве фронтовикам налили «наркомовские» сто граммов, они выпили вместе с молодежью, образовав таким образом спайку поколений. И разговор пошел не президиумный. Потом было что-то вроде концерта художественной самодеятельности. Выступил старший лейтенант Игорь Кошель. Он спел под гитару свою песню, которая потом стала чем-то вроде гимна нашей редакции.

Ты репортер, дороги нет назад,

Пиши историю, цензуру ублажая.

А между строчек – раненый комбат

Твои кавычки кровью заливает.

Сменив перо на спусковой крючок,

На два рожка, набитых до упора,

С комбатом рядом шел, к плечу плечо,

Туда, где «духов» разметалась свора.

Ты шел в атаку под свинца метель,

На мине рвался, в вертолете падал.

И в модуле несвежую постель

Ты принимал, как высшую награду.

Ты лгал жене о райских уголках

И о восточном-де гостеприимстве,

Но умолчал о виденных смертях

И что твоя была до жути близко.

Вновь окунемся в события, которые мы прервали и о которых рассказывал Николай Донских.

Внезапно где-то внизу началась стрельба, посыпались очереди: одна, другая, третья. Валера с бойцами пошел на разведку, к реке. Мы обосновались во дворе афганца. Вдруг – одиночный выстрел, грохот, взрывы. По дувалу ударили пули, одна с визгом ушла в сторону. Все тут же присели, я бросился к выходу:

– Давай, надо быстрей к ним! Что-то случилось!

Взводный прислушался, потом неторопливо достал из мешка очередной орех, прикладом – хрясь!

– Да сиди… Сейчас все выяснится. Сами там разберутся. А полезешь сейчас – сразу на пулю нарвешься. Ты же не знаешь обстановки…

Я хотел было возмутиться, да тут вдруг стрельба затихла, донеслись неясные крики. Взвод занял круговую оборону, готовый к бою. Взводный по-прежнему сидел на своем месте; через равные промежутки времени слышался треск скорлупы. Меня это чудовищное равнодушие и спокойствие выводило из себя, но я сдерживался, в глубине души сознавая, что горячку пороть не стоит.

Послышались торопливые шаги – ворота с шумом раскрылись, во двор ворвался Глезденев. Он заметно бледен и сильно возбужден, глаза широко раскрыты, панамы нет. В его руке – автомат, другой автомат – за левым плечом, а за правым – карабин.

– Вот так надо! Вот так надо воевать! Во – видел? Видишь, видишь, карабин захватили и автомат!

Все вскочили.

– Подожди, разъясни толком, что случилось, что за стрельба?

– Да вот, черт побери… Иду я, черт, тьфу, – Глезденев стал сбиваться, его колотила нервная дрожь.