Аппарат запищал и известил, что звонок поступил в половине четвертого утра. А я и не проверил. Впрочем, теперь уже не важно. Тем не менее я занес информацию в файл. В любом случае понадобится Мердоку для отчета. Он уже отыскал Тери Эспозито, но ее дочь умерла. Из Нью-Йорка пришла такая же информация. А вот из Германии новостей пока не поступало. Уилфри, дочь Бритт Эльфхайм, я не считал — убийца был мужчиной. Оставались двое — Гетин Эльфхайм, сын Герды Эльфхайм, и Коркан, сын Деалле Сидхе.

Вспомнив Мердока, я снял трубку и позвонил. Связаться удалось только с секретаршей, которая коротко сообщила, что детектива сейчас нет. Вытянуть из нее какие-либо подробности не удалось. Оставалось лишь мысленно посочувствовать бедняге — горы бумажной работы и бесконечные совещания каждый раз, когда случается что-то, привлекающее внимание средств массовой информации.

Включив телевизор в ожидании новостей с пресс-конференции, я снова принялся просматривать файлы. Встреча на высшем уровне все еще продолжалась — фейри и эльфы никак не могли договориться и выработать приемлемые для обеих сторон правила поведения. Посланные освещать саммит репортеры стояли за окружающей Тару стеной из тумана — Мэб не любила фотографироваться, — служившей своего рода сюрреалистическим фоном при отсутствии какого-либо переднего плана. Перспектива соглашения между эльфами и фейри радовала далеко не всех. В Лондоне и Берлине прошли бурные демонстрации протеста.

Обещанная пресс-конференция началась далеко за полдень и транслировалась в прямом эфире, став главной темой дня. Комиссар Мердок вышел к подиуму спокойный и уверенный в себе, словно вел это дело с самого начала. Детектив Мердок занял место за спиной отца, внимательно наблюдая за залом, словно высматривая притаившегося в толпе преступника. Чуть в стороне от представителей полиции стоял Лоркан Макдуин. Неподвижный и молчаливый. О его участии в задержании подозреваемого не было сказано ни слова. Вкус организаторов проявился и в том, что они провели через сцену все еще растерянного и, похоже, не понимающего, что к чему, арестованного, которого тут же препроводили в полицейский фургон и отправили в городскую тюрьму. Миру и демократии ничто не угрожало, и я мог бы поверить в это, если бы был понаивнее. Я выключил телевизор. Что ж, по крайней мере Мердока искать не надо.

Натянув бейсболку, я вышел на улицу. День выдался не под стать настроению. Над головой, от горизонта до горизонта, раскинулось ясное лазурное небо. Вода в бухте едва колыхалась, и, глядя на нее, можно было легко убедить себя, что она и на самом деле — а не потому что отражает небо — такая чистая и голубая.

Поездка на такси до районного управления полиции занимает несколько минут. Вдоль тротуара в нарушении правил парковки вытянулись машины прессы и телевидения. Пока репортеры сворачивались, я постоял в сторонке, раздумывая, стоит ли разыскивать Мердока. Сомнения разрешились сами собой, когда он, выйдя из здания и протиснувшись мимо все еще толпящихся газетчиков, заметил меня и кивнул в сторону своей машины. Прежде чем сесть, Мердок смахнул засунутый под дворники листок.

— Как все прошло? — спросил я, занимая привычное место.

— Нормально. — Он коротко взглянул на листок, бросил его на пол и, выехав со стоянки, повернул в сторону Вейрда.

— Какие новости?

— Похоже, мы его потеряем. — Мердок раздраженно покачал головой. — Отец собирается отдать парня Гильдии.

— Почему?

— Ты и сам знаешь ответ. — Он взглянул на меня из-под нахмуренных бровей.

Я промолчал. Все ясно — полиции он не нужен. Точнее, не нужен окружному прокурору. Большинство людей опасаются иных, чувствуя за ними силу и власть. Расследование и суд за счет налогоплательщиков плюс профессия жертв симпатий не добавят. Передача дела Гильдии — беспроигрышный вариант: государство снимаете себя ответственность за обвинение человека в преступлениях против представителей ненавистного меньшинства, а Гильдия предстает в глазах всех организацией, подбирающей дерьмо за своими.

Мы остановились перед домом Шая и Робина.

— Кстати, ты уволен.

Я рассмеялся.

— Так и думал, что к этому идет.

Мердок вышел из машины.

— Не успел утром забрать оборудование. Ты со мной?

— Я сейчас не в том настроении, чтобы веселиться.

Он пожал плечами и исчез за дверью.

Я подобрал листок. Посредине страницы красовался огамический знак, внизу — ряд цифр. Огамическое письмо представляет собой длинную вертикальную линию с разнообразными точками и штрихами для обозначения звуков. Значки на данной линии примерно соответствовали буквам A, Q, G, F. Старогэльский довольно труден как для языка, так и для уха, но эти буквы не соответствовали ни одному из знакомых мне слов.

Цифры внизу составляли число 12432. Что-то знакомое. Что-то похожее я видел недавно. Может быть, на какой-то афише. Я положил листок на место.

Ждать долго не пришлось.

— Их нет, — хмуро сообщил Мердок.

— Ты же сказал, что зайдешь утром.

Он поморщился.

— Не успел. Был занят. Где тебя высадить?

Я взглянул на часы.

— Отвези домой. Самое время предаться депрессии.

Ехали молча, скользя глазами по тротуарам. Иногда ночь можно почувствовать, наблюдая за теми, кто в нее выходит. Слишком много сомнительных типов — жди неприятностей. Обычная мешанина из завсегдатаев и плохих ребят — все пройдет нормально, ограничившись парой потасовок. Никого вокруг — верный признак, что где-то вот-вот разверзнется ад. Сегодняшний вечер, если судить по публике, не сулил ничего экстраординарного. Мы остановились у моего дома.

— Послушай, Коннор, не считай, что это выпад против тебя лично. Хочешь быть в игре, играй по правилам. Мы неплохо поработали. Просто эта игра — не наша.

— Не морочь мне голову.

Он криво усмехнулся.

— Это тоже часть игры. Мы все еще на поле. Только правила изменились. Надо выяснить почему.

Я вылез из машины.

— Пойду дуться.

Он покачал укоризненно головой.

— А я — спать.

Машина скрылась за углом. Мердоку меня не одурачить. Его тоже задело, хотя виду старался и не подавать. Все признаки налицо: показное безразличие — мол, забрали дело и ладно, — рассуждения на тему «кто-то теряет, кто-то находит». Не позавидуешь тому, кто попадет сейчас под его горячую руку. Рано или поздно сдерживаемое разочарование прорвется, и тогда… В такой момент лучше оказаться подальше. Что его спасает, так это полицейский жетон — иначе бы давно впаяли статью за оскорбление действием.

Я вставил ключ и уже начал его поворачивать, как вдруг заметил кое-что и замер. Знаки на листке в машине Мердока показались знакомыми не потому, что я видел их на афише. Сейчас, как и пару дней назад, они смотрели на меня с входной двери, процарапанные чем-то, может быть, ключом, возле замочной скважины. Я приложил руку, надеясь уловить хотя бы эхо сущности, но различил лишь следы соседей и ничего такого, что было связано с надписью. Слишком много времени прошло.