* * *

Мне приснилась зима, и я иду на кладбище. У ворот толстая женщина в ватном пальто продает цветы. У нее в руках много букетов под марлей, чтобы цветы не замерзли. Солнце сияет, снег сверкает и под ногами скрипит, когда женщина переступает с ноги на ногу, а над головой ясное синее небо. За цветами не видно у продавщицы лица, подхожу ближе — глаза у нее закрыты, но я узнал маму Дунечки. Не я один, еще шаги на снегу. Бухгалтерша открывает глаза, откидывает марлю и продает цветы. Люди бегут с букетами живых цветов на морозе, скорее, чтобы успеть их донести живыми, и на лицах их неподдельная, неописуемая радость, будто они сейчас увидят своих дорогих родных. Я ищу в карманах, но денег нет, и у меня не может быть радости без цветов. Иду среди каких-то людей — перед нами несут гроб. На кладбище ведутся ремонтные работы — вместо дорожки вырыта канава, прокладывают под землей непонятно зачем трубы. Процессия сворачивает в сторону, приходится идти согнувшись в три погибели под нависшими, тяжелыми от снега ветками, а каково мужикам, которые несут гроб, и я вижу в нем свою маму. Но я знаю — под снегом все живое, он вдруг растаивает, и на ветках — листья. Гроб проносят под деревьями, а освободившиеся от снега ветки раскачиваются, и мужики, выпрямившись, обмакнули в мокрые листья лицо мамы. Так она в последний раз простилась с жизнью — вот уже вырыта могила, и сейчас на гроб положат крышку и заколотят гвозди…

Тут я просыпаюсь и никак не могу понять, где я, на каком свете, и как мне жить — и понимаю: самое главное, чтобы были деньги на цветы. Наконец вижу маму — она тоже проснулась, натягивает на себя цветастый халат. Не успел я обрадоваться, что она жива и все, что я увидел на кладбище, — это сон, — вспомнил, как мама отметила колышками место рядом с папой… Пришла с кухни сестра, взглянула на меня, а я в одних трусах, еще в тех, что пошила бабушка, вылезаю из постели.

— Тебе надо жениться, — сказала сестра, отворачиваясь. — На Дунечке. Разве ты не понимаешь, зачем она приходит?

— Поиграть в дурачка, — улыбнулся я.

Как обычно, мама отвела Нюрочку через дорогу к бабушке, а сама побежала на автобус. Вскоре и бабушка Люба ушла на сенокос в колхоз, а Нюрочка осталась с дедушкой. Погода ясная, и дедушка Яша решил выбраться на свежий воздух. На улице пылища, старик устроился за кустом сирени у крыльца и выглядывал через забор. Подготавливая дорогу, чтобы проложить асфальт, ревел бульдозер, и, стараясь его перекричать, ругались рабочие. Им помешали липы и клены у церкви, и завизжала бензопила. Дедушка Яша не мог смотреть, как пилят деревья, с которыми он вместе вырос, но и не смотреть не мог. Он дождался, когда последнюю липу спилили, и поспешил в дом, чтобы выпить рюмочку. Дедушка налил водки и выпил, глядя в окно на голую церковь, и еще налил. Тут ноги у него подкосились, и старик упал.

— Спасай меня, Нюрочка! — закричал он.

Возвращаясь вечером с колхозного луга на низком берегу, бабушка Люба увидела издали церковь как никогда ясно и обрадовалась. Земля глинистая, дорожка сбитая, будто ток на гумне, — босые ноги звучно шлепают, и старуха забыла, сколько ей лет. Дома ее встретила Нюрочка, доложила, что дедушка напился, и бабушка Люба почувствовала, как устала за жизнь. Старик все еще лежал на полу и пытался подняться, но не мог.

— Все… — пробормотал он.

— Что — все? — не поняла бабушка Люба и тут же догадалась.

Она дотащила мужа до кровати, уложила в постель, а сама помыла ноги, обула новые туфельки, переоделась в платье получше и повязала чистый платок.

— Куда мы? — спросила Нюрочка, выйдя с бабушкой на улицу.

Старуха не ответила, подняла голову и удивилась:

— Что-то сегодня облаков много!

— Да, — повторила Нюрочка, — что-то неба много…

Бабушка вспомнила, как, возвращаясь с луга на низком берегу, ясно увидела церковь, и сейчас, когда глазам не могла поверить, что спилили деревья, поняла, как обманулась — издали обрадовавшись. К остановке подкатил автобус — из него вышла мама Нюрочки, но не одна, а с дядей Веней. Бабушка Люба не стала с невесткой при дяде Вене разговаривать, потянула Нюрочку дальше.

Батюшка жил рядом с церковью и, заметив старуху с внучкой, вышел из дома. По улице с пастбища гнали коров. В другом конце еще грохотал асфальтоукладчик. Старуха прослезилась перед священником, не забывая оглядываться на свежие пни. На закате они ярко блестели от выступившей влаги, которую впитывали из земли живые корни. Поговорив со священником, бабушка Люба вытерла слезы и побрела назад с внучкой. Солнышко садилось, его последние лучи гасли на облаках в небе и на земле под ногами, и, когда все в природе успокаивалось, дядя Веня взял топор и начал колоть дрова.

Бабушка Люба поспешила к больному мужу, а Нюрочка, когда приезжал дядя Веня, оставалась у бабушки и ожидала теперь корову. Девочка заранее подготавливала для нее кусочек хлеба, а сегодня забыла. Корова потянулась за хлебом, но Нюрочка погнала ее в хлев и спряталась, когда пришел батюшка в черной рясе. Бабушка Люба, встречая на крыльце священника, заметила внучку за забором.

— Пойди, Нюрочка, домой, — приказала она, — и попроси дядю Веню, чтобы не стучал.

Размахивая топором, дядя Веня увлекся и не сразу заметил девочку.

— Перестань стучать, — прошептала она.

— Почему? — не сразу дядя Веня догадался, но вспомнил, как только что по разрытой улице, глядя не под ноги, а в открывшееся небо, прошел батюшка с Евангелием и с крестом в одной руке и с золотой чашей в другой.

Надвигалась туча, и уже не видно, как дрова колоть. Дяде Вене показалось, будто голуби, взлетая стаей, захлопали крыльями, — а это по широким листьям яблони в саду зашлепали первые крупные капли дождя. Дядя Веня, жалея Нюрочку, мокнул с ней под дождем. Сегодня на каждом столбе повесили фонарь, и — не так страшно, когда они зажглись, — а когда батюшка зашагал назад по улице, дядя Веня взял за руку девочку и отвел к бабушке.

Бабушка Люба уложила внучку в кроватку и спела колыбельную, а у самой не осталось сил раздеться — залезла под одеяло в лучшем платье. У сельсовета прокладывали асфальт, и, несмотря на то что уже ночь и дождь не перестает, грохот асфальтоукладчика не прекращался. Бабушка Люба, как легла, так сразу и забылась, но, когда асфальтоукладчик оказался под окном и стекла задребезжали, — спохватилась и уже не смогла больше заснуть; заныли бока — старуха поднялась и у постели больного мужа просидела до рассвета. Проснувшись, дедушка Яша увидел склонившуюся над ним жену и заметил на ней платье, которое она надевала по праздникам.

— Люба, — спросил он приподымаясь, — помнишь, в каком ты была платье, когда я пришел из тюрьмы?

— В белый горошек, — сразу вспомнила про платье старуха, радуясь, что мужу лучше, но он тут же забыл, о чем начал, и бабушка Люба засмеялась: — А ты сам помнишь?