— И что же вы пишете? — вкрадчиво спросила Мэрион.

Дэн пожал плечами:

— Да так, в основном стихи.

Мэрион одобрительно кивнула:

— И о чем ваши стихи?

Дэн тупо уставился на свои изношенные замшевые ботинки. Он почувствовал, как жар приливает к шее, к щекам.

— Я пишу стихи про любовь. — О боже! Как он мог послать то стихотворение Серене!

— Понятно, — сказала Мэрион и стала рассеянно сосать ручку, ожидая, что Дэн раскроется перед ней еще больше.

Но Дэн упорно молчал. Он смотрел в окно на листву деревьев, словно горящую предзимним огнем. Дэн представлял, как они с Сереной прогуливаются по зеленой лужайке на территории этого университета. Вот они держатся за руки, обсуждают прочитанные книги. Вот вместе идут в прачечную в подвале общежития. Они забираются на стиральные машины, болтают и сучат ногами. А их белье крутится и крутится в барабанах, а они все разговаривают и разговаривают…

Он уже и забыл, зачем, собственно, собирался поступать сюда. В этом не было никакого смысла.

— Простите. — Дэн поднялся со стула. — Мне нужно идти.

Мэрион расплела ноги, на лице ее было глубокое сочувствие.

— Вы в порядке, Дэниэл?

Дэн протер глаза ладонью и направился к дверям.

— Мне не хватает воздуха, мне нужно выйти на улицу. — Он открыл дверь, поднял руку в прощальном приветствии. — Спасибо вам.

Очутившись на улице, Дэн закурил, уставясь в задумчивости на Уикл Гейтс. Эти ворота были символом Университета Брауна и открывались только дважды в год. Дэн прочитал об этом в брошюре по университету. Первый раз ворота открываются, впуская на территорию вновь поступивших студентов. И во второй раз они распахиваются для выпускников, покидающих университет, чтобы начать самостоятельную жизнь.

Дэн на мгновение представил, как, облаченные в мантии, они выходят вместе с Сереной через эти ворота.

Он столько уже напредставлял себе! А может, и сама Серена была всего лишь плодом его воображения?

А вот и она.

— Эй, Дэн, поехали отсюда, — сказала Серена. Она уже сидела в машине. — Мой брат устраивает пирушку.

Дэн забычил сигарету. «Отлично, парень», — подумал он с горечью. Оставалось только наклюкаться пива в компании студентов университета, в который ему не суждено поступить. А все потому, что во время собеседования он впал в черную тоску. Ему так хотелось сказать Серене: «Вы езжайте, ребята. А я на автобус — и домой».

Но тут Дэн увидел, как играет солнце на золотистых волосах Серены, он посмотрел на ее тонкие прозрачные пальчики, постукивающие по рулю. Она улыбалась. Конечно, он не забыл, что жизнь его разбита. И все же он почувствовал какую-то тихую радость. И Дэн направился к машине.

Ничего. Зато появится пища для размышлений. Новый повод, чтобы написать стихотворение, преисполненное черной меланхолии…

Дженни пришла в бар «Монета» на просмотр фильма Ванессы. Просмотр — это громко сказано, потому что в баре был только один посетитель — какая-то девушка. Ну, еще, конечно, бармен Кларк. Но Ванессу это, похоже, ничуть не расстроило.

— Привет, Джен! Садись, мы уже начинаем, — сказала Ванесса и прошла в дальний угол бара приглушить свет.

Телевизор, подвешенный на кронштейне над стойкой бара, светился голубым экраном.

— Айн минут, — сказал Кларк, — мне нужно сбегать отлить.

В баре стоял затхлый запах сигаретного дыма и пива. За стойкой бара сидела та самая единственная посетительница — девушка с высоким черным хвостом, в джинсах и черной футболке без рукавов. На ее предплечье была татуировка обезьянки.

— Привет! — Дженни подсела к девушке. Та протянула ей руку — ее пальцы были обсыпаны серебряными кольцами.

— Я Руби, старшая сестра Ванессы.

— А я Дженифер. Мне нравится ваша татуировка.

— Спасибо, — сказала Руби. — Что будешь пить? Я колу. А ты?

Дженни кивнула. Руби повернулась на стульчике и крикнула в сторону туалета:

— Эй, принеси нам колу!

Кларк вышел из туалета, поварчивая в ответ:

— Сию минуту, даже руки не успел помыть.

— Нечего, надо время от времени погонять друзей. Пусть помнит, что он на работе, — шутливо проговорила Руби.

Подошла Ванесса, бухнулась возле Дженни и стала нетерпеливо стучать ботинком по металлической ножке стула.

— Мы когда-нибудь начнем просмотр или нет?

На днях Ванесса побрила голову. Прическа «лысый кактус». Дженни хотелось поддержать ее и сказать, мол, клевая прическа, но это прозвучало бы очень глупо.

Кларк наполнил два бокала колой и поставил их перед девушками. Включил видеомагнитофон и, обойдя стойку бара, приблизился к Ванессе и обнял ее за талию.

— Дорогие друзья, мы начинаем просмотр блокбастера.

Ванесса улыбнулась:

— Ладно. Смотри и молчи.

Дженни впилась в экран. Пошли планы 23-й улицы, потом в кадре появилась Марджори Джафф, ученица из их школы. Марджори Джафф направлялась в сторону парка Мэдисон-сквер. Она была рыжеволосой и кудрявой — а голову ее обрамлял зеленый шарф. Зеленый шарф на рыжих волосах — это, конечно, прикольно, только почему-то у Марджори было слишком серьезное выражение лица.

Марджори перешла улицу и вошла в парк. Остановилась. Камера дала ее лицо крупным планом. Героиня жевала жвачку, гоняя ее от одной щеки к другой: она кого-то выискивала глазами. Под губой у Марджори была лихорадка, замазанная маскировочным карандашом. В общем, та еще трагическая героиня.

Наконец глаз Марджори выхватил того, кого она искала. Камера следовала за ней, девушка направлялась к одиноко стоящей скамейке. На ней кто-то лежал. Дэн. Он лежал на спине, одна его рука свисала, пальцы машинально царапали землю. Одежда на герое была помятой, шнурки на ботинках развязаны. На груди лежала стеклянная трубочка кокаинщика, в волосах застрял всякий растительный мусор. Камера дала подчеркнуто долгий план его неподвижного тела. Солнце садилось, и щеки героя полыхали оранжевым отсветом заката.

Дженни отхлебнула колы. Вообще-то ее братец очень неплохо играл наркоту.

Марджори присела на корточки подле Дэна и взяла его руку в свои ладони. Герой не шевельнулся. Потом медленно, натужно он приоткрыл глаза.

— Вы спали? — проговорила Марджори. Она надула пузырь из жвачки, пока тот не лопнул с треском. Она почесалась носом о свою ладонь.

— О нет, я давно наблюдаю за вами, — сказал Дэн тихим голосом. — Я чувствовал, чувствовал, что вы подле. Вы единственная на свете, от кого исходит такой необыкновенный покой, какой-то теплый свет. И мне хочется плакать от счастья.