Наконец мужчина вежливым жестом предложил ей встать, а затем сесть на табурет под другим углом, что оказалось довольно сложной задачей.

Теперь она сидела лицом к Торну, чей характерный силуэт резко выделялся среди остальных. Офелия подумала, что отсутствие очков ей сейчас кстати: таким образом, у нее не будет соблазна встречаться с ним взглядом или, наоборот, избегать его. Единственное, что она успела заметить, – это тени, лежащие на его лице, несмотря на яркое освещение зала. Его усадили в кресло сбоку от первого ряда, так что он мог смотреть на происходящее как бы со стороны. Он сидел, скрестив руки, в бесстрастной позе, подобающей его высокому рангу главного семейного инспектора.

И наблюдал за Наблюдательным центром.

У девушки, стоявшей рядом с Торном, пристроилась на плече механическая обезьянка. Теперь Офелия наконец узнала эту вавилонянку: она ее видела во время своего первого посещения Центра. Девушка держала поднос с прохладительными напитками, предназначенными для Торна, и всем своим видом выражала глубочайшее почтение к важному гостю.

Значит, у Торна всё шло прекрасно.

Человек с ящерицей закончил обмеры Офелии и приступил к другим манипуляциям, по-прежнему молча. Он заставил ее прикрыть правый глаз, подняв левую руку, а затем проделать то же самое наоборот. Далее последовала длиннейшая серия аналогичных упражнений, с виду простых, однако всё больше и больше затруднявших Офелию. Возможно, виной тому было отсутствие очков, но ее уже начала мучить мигрень. Беспрерывно меняя левосторонние движения на правосторонние и наоборот, она в конечном счете начала их путать. А зрители тщательно фиксировали это в блокнотах, громко шелестя страницами и перешептываясь, как будто присутствовали на редком представлении.

Офелия сочла ситуацию в высшей степени нелепой. Она очень надеялась, что всё скоро прекратится, как вдруг человек с ящерицей дал ей пощечину.

От неожиданности Офелия на какой-то миг потеряла способность соображать. Она сидела оторопевшая, ничего не понимая, с пылающей щекой и головой, склоненной к плечу.

Единственным, что она уловила, был металлический скрип: это Торн встал на ноги.

– Don’t worry[43], sir Генри, – прошептала девушка с обезьянкой. – Вас, наверно, шокировала данная часть процедуры, но она входит в протокольную программу. Инверсивная пациентка, здесь присутствующая, согласилась на нее, так что никакой закон города не нарушен.

Офелия тут же овладела собой. Она не понимала смысла процедуры, но знала одно: нельзя позволить Торну разоблачить себя ради ее защиты.

И она попросту ответила мужчине такой же пощечиной.

– Вы никак не объяснили мне причину, – спокойно сказала она. – Поэтому я сочла свою реакцию самой логичной.

Собравшиеся загалдели и начали лихорадочно записывать что-то в блокнотах. Человек с ящерицей подобрал упавшее пенсне; пока он нацеплял его на нос, Офелия увидела, что насмешливая складочка в уголке его рта исчезла. А еще она заметила легкий проблеск в его взгляде: словно он вдруг почуял в ней что-то необычное, превосходившее его ожидания. Что-то остававшееся для него неуловимым.

Больше он ни к чему не принуждал ее, никак не комментировал случившееся и молча присоединился к зрителям.

«Их пенсне похожи на монокль Гаэль», – вдруг подумала Офелия, еще не вполне опомнившись от потрясения. Видимо, очки каждого из наблюдателей действовали аналогичным образом. Но какие тайны выдавали они своим владельцам? Что такого они обнаружили в Офелии, чего не знала она сама?

Торн опустился в кресло с рассчитанной медлительностью и теперь сидел, не скрещивая рук на груди. Ему тоже всё стало ясно. Офелии даже не нужно было видеть или слышать его, чтобы понять: он сейчас думает то же, что и она. «Нам нужны такие стекла».

Женщина со скарабеем вышла из зрительских рядов и с преувеличенным почтением попросила Офелию следовать за ней.

– Sir, инверсивная пациентка будет переведена в закрытое отделение, – пояснила девушка с обезьянкой, наклоняясь к креслу Торна. – Важно, чтобы пациенты альтернативной программы не контактировали с теми, кому предписана классическая.

– Значит, мне придется обследовать и это отделение тоже.

Голос Торна отдался эхом в животе Офелии.

– Of course, sir! Мы покажем вам всё, что вы пожелаете видеть… в границах дозволенного.

Проходя по залу мимо собравшихся, следом за своей провожатой, Офелия почувствовала, что ее ноги оставляют влажные следы на мраморном полу.

В границах дозволенного…

Женщина подвела ее к новой арке – вернее, на этот раз к воротам. На них была выбита надпись:

Едва Офелия переступила порог этих высоченных ворот, красных сверху донизу, как их створки плотно сомкнулись за ее спиной. Здесь не было слышно ни детского смеха, ни тревожных родительских вопросов. Офелии пришлось пройти еще через трое таких же ворот, и каждые из них отделяла от предыдущих просторная открытая площадка.

Офелия вспомнила неизвестного в тумане, который уже дважды каким-то загадочным образом попадался ей на пути. Она сомневалась, что это произойдет в третий раз, и никак не могла решить, хорошо это или плохо. Доведется ли ей увидеть его еще когда-нибудь?

Наконец они подошли к гигантской статуе, которую она заметила с посадочной площадки. При взгляде снизу статуя выглядела еще более устрашающей. Без очков Офелия нашла в ней сходство с горой. В основании статуи был проложен туннель – по-видимому, единственный путь к той части Центра, что находилась за спиной этого колосса.

Мигрень с каждой минутой мучила Офелию всё сильнее, словно она шагала по собственному мозгу. Она не знала, что с ней сделали, но испытывала только одно желание – укрыться в своей комнате, законопатить все окна и сунуть голову под черную подушку.

Женщина со скарабеем знáком велела ей войти в пеструю вагонетку, какие бывают на ярмарочных аттракционах, но сама туда не села, а нажала на рычаг и, перед тем как отпустить его, наконец-то соизволила улыбнуться.

– Если вы и впрямь хотите понять другого, найдите сперва своего.

– Что вы сказали?

Но слова Офелии, вместе с ней самой, уже поглотил темный туннель. Она посмотрела назад, на кружок света, уменьшавшийся по мере того, как вагонетка мчалась вперед по рельсам. А крошечный кружок света впереди, на выезде из туннеля, наоборот, превратился из искорки в солнце. Офелия сидела, сжимая кулаки и стараясь ни к чему не прикасаться, не столько из этических соображений, сколько из боязни случайно прочитать то, что совсем уж собьет ее с толку. Что означали слова женщины, произнесенные напоследок, – философскую максиму, или она имела в виду Другого? Офелия мечтала хоть на несколько секунд избавиться от своей мигрени, чтобы поразмыслить над этим. Но манипуляции, которым она подверглась в наблюдательном зале, лишили ее способности соображать.