совсем уж честно, мне наплевать, одобряет она меня или нет.

– Экк?

А как насчет Люси, подумал он. Спорить готов, ей-то не наплевать.

Боб помрачнел.

Хоть Экка и распирала новость о том, что у него появился друг, он хорошо понимал, что лучше ею не делиться. И от усилий, которых требовало сохранение тайны, нос его подергивался.

Боб смотрел в сторону, изображая безразличие.

– Ты ведь считаешь Люси изумительной, верно?

Экк пожал плечами. Он мало видел девушку и разобраться в ней не успел. Однако было ясно – если она и изумительна, то не настолько, насколько его друг.

– И что мы будем вместе навек? – Боб по-прежнему не сводил глаз с окна.

Экк заколебался. Странно прилагать к человеку такое понятие – навек. Люси предстояло прожить дольше, чем ему, обреченному Экку, и все же она – человек. И что будет, когда она состарится и умрет?

Да, а как насчет меня, подумал он. Осталось всего несколько недель. Будет кто-нибудь грустить обо мне, когда я умру, или хотя бы вспоминать? Ах, да имеет ли это значение? Я же все равно о том не узнаю.

Экк старался не размышлять на эту тему, но, когда размышлял, в его животе словно раскрывалась неизмеримо большая черная дыра и он валился в нее.

Полуботинок ударил его в висок, заставив взвизгнуть от боли.

– Экк! – Он потер голову.

– Вот и я так думаю, – впрочем, это подтверждение, похоже, не развеселило Боба.

Всякий раз, как Экк думал о мире, каким тот станет после его ухода, в голове у него мутилось и он испытывал ужас. Он умрет навсегда, а весь остальной мир будет по-прежнему заниматься своими делами, нисколько о нем не помышляя, – ну, как это возможно? Ему это представлялось жестоким – быть заброшенным на Землю на время достаточно долгое для того, чтобы понять весь кошмар своей бренности.

Он пытался обсудить этот вопрос с Бобом. Почему, спрашивал он, я должен умереть?

В глубине души Экк надеялся, что Боб расскажет в ответ, как ему удалось добиться для своего зверька исключения; заверит Экка, что в любом случае он будет жить вечно – примерно как додо в Музее естественной истории, думал Экк, только повеселее.

Однако Боб не поправил его. Не засмеялся снисходительно, не хлопнул по плечу, не сказал: «Не будь болваном. Конечно, я устроил так, что ты будешь жить всегда, глупый Экк». Даже не пнул кулаком под ребра и не напомнил о небесах и посмертной жизни. Просто пожал плечами и повернулся к телевизору, а когда снова обратил на Экка внимание, тот понял, что вопрос его забыт.

Стало быть, уяснил себе Экк, ответ на вопрос, предстоит ли ему умереть, таков: да. Да, ему предстоит умереть; да, его забудут, а мир пойдет себе дальше уже без него. И не существует смягчающих обстоятельств, которые позволили бы снести этот ужас с некоторой легкостью.

Что и сделало его отношения с Бобом более напряженными. Зачем ты дал себе труд сотворить меня, хотелось спросить Экку. Зачем снабдил меня мозгом и сознанием того, каким ничтожным может быть существование? Зачем выдумал тварей, которые умирают – хуже того, знают, что они должны умереть? Какой смысл имел столь немилосердный акт творения?

Однако Боб ненавидел сложные вопросы, а положение Экка в его домашнем хозяйстве и так уж было достаточно шатким. С одной стороны, он слишком много ел. С другой, обладал неисчерпаемым запасом вопросов. Смешным было то (хотя Экку это особенно смешным не казалось), что, переполняясь вопросами, он почему-то чувствовал себя лишь более опустошенным.

Не помогало ему и то, что Боб уже отправил заказ на нового домашнего зверька.

Мистер Б был все же добрее – следил за регулярным питанием Экка и даже поглаживал его время от времени. Однако ни тот ни другой серьезного интереса к нему, похоже, не питали. Живой труп – вот кем был Экк.

Он старался избегать лишних хлопот, однако временами подумывал о побеге, о попытке найти другое место, в котором он проведет свои последние дни. Но ему вечно не хватало храбрости. Он был просто Экком, да и не лучшим, если верить Бобу, образчиком Экка. Не будь Боба, он даже не удостоился бы чести стать чьим-то зверьком.

– Ты – пустое место, – далеко не один раз говорил ему Боб. – Ничто.

И в глубине души Экк верил, что он – ничто. Кому, как не Богу, разбираться в подобных материях?

Быть ничем – это так грустно.

33

– О Люси, милая. Ты знаешь, я терпеть не могу лезть не в свои дела, но, право же, этот мужчина, юноша, был нестерпимо груб – хуже, чем груб. Я даже не понимаю, как это описать…

Люси нетерпеливо фыркнула на другом конце линии.

– Что-нибудь еще? Потому что об этом я говорить не хочу.

– Да нет… больше ничего, и я хорошо понимаю твое нежелание. Мне, собственно, говорить об этом тоже не хочется. Но только он отыскал меня, выследил, если угодно. И попросил твоей руки – разрешения взять тебя в супруги… что, согласись, в наше время несколько странно.

В супруги? Люси затрепетала. В супруги? О мой Бог.

– Люси?

– Да, я слушаю.

– В наше время, милая? И зачем обращаться ко мне? Он едва знает тебя и уж определенно не знает меня. А как он меня отыскал? Ты говоришь, что адреса ему не давала, а если и давала, он же не дома меня нашел. Мне это не нравится, милая. Тут что-то не так.

– Он попросил разрешения жениться на мне. Есть родители, которым это было бы по душе.

Лаура вздохнула.

– Дело не в том, о чем он просил, дело в том как.

– Ты хочешь сказать, мама, что желание жениться на мне обращает его в социопата? В извращенца? Хочешь, чтобы я позвонила в полицию, мама?

– Конечно нет. – Хотя Лауре эта идея представлялась не такой уж и глупой. – Я думаю только о тебе.

– Послушай, мама, если тебя это успокоит, я навела о нем справки и все выяснила. Один мой знакомый знает его семью, – соврала Люси.

– Что за знакомый?

– Ох, ради всего святого, – сказала Люси, думая о худощавом, довольно невзрачном юноше прежних ее снов. – Ты полагаешь, что он опасен?

Лаура поморщилась. Странен, неприятен, нехорош, фантастичен? Да. Но опасен?

Да.

Теперь она видела его ясно – ребячливые повадки, жутковатая напряженность и что-то угрожающее под внешней личиной, что-то неистовое и своенравное.

– До свидания, мама.

Люси положила трубку. Вечная история с мамой, она с