И ты задумываешься, то ли это, что имел в виду твой старый друг? Имел ли он в виду, что никогда не знал тебя таким, могли он иметь в виду, что никогда не знал, что ты все эти годы просто пытался держаться подальше от пожаров и мостов? Ты задумываешься, выглядит ли это для него так, будто ты изменился, потому что он никогда до сегодняшнего момента не знал, кем ты действительно был.

Ах, Набоков, старый ты хитрец, пизда ты эдакая! Хотя ты и называешь Гумберта педофилом, девочку ты выбираешь достигшую половой зрелости, не моложе. Почему, по-твоему, все должно было быть именно так? Может, потому что ты знал, что даже наивернейшие твои сторонники покинули бы тебя, будь она моложе? Может, потому что ты знал, что многие люди проникнутся романом именно из-за ее постпубертатного возраста, но будь она неполовозрела, ты бы не нашел ни одного сочувствующего? Что будь она неполовозрела, ты бы с таким же успехом мог написать книгу, призывающую читателя сострадать геноциду? Может, потому что все — да, все — мужчины, и твои знакомые тоже, будь двери закрыты, а в комнате никого, кроме них, посмотрели бы друг на друга, усмехнулись и сказали бы: «Повезло этому ублюдку Гумберту, правда?»

Может, потому что, несмотря на твою почтенную ученую наружность, у тебя есть далеко не один друг-мужчина, знающий тебя достаточно хорошо, чтобы сказать с усмешкой: «Не верится, что ты выкрутился!»?

Может, потому что ты прекрасно знал, что очень многие люди — скрывая это — верят в поговорку «если девка кровоточит, можно замуж выдавать»?

Ибо что нам остается в конце дня? Что нам действительно остается после сопротивления и борьбы, после того, как изо дня в день мы охраняем наши тылы, защищая их не только от других, но и от всего остального? Королевский пудель? Месяц имени римского императора? Средство для чистки унитаза имени трагического сына Теламона[8]? Что еще нам остается? Что еще может действительно заставить нас почувствовать себя живыми, пусть и всего на пару часов? Есть ли что-нибудь еще, кроме того, нам осталось, о чем мы можем действительно сказать — ради этого стоит жить?

* * *

Ты же (Ахиллес) — не было мужа счастливей тебя и не будет!

Одиссея 11:482

* * *

Не вас мы ненавидим.

Социопсихологи и теоретики поп-культуры указывают на ежегодное увеличение популярности женоненавистнических медиа-изданий (например, в последние годы взрывной успех имеют грубый или групповой секс и жесткая анальная порнография), и все чаще утверждают, что это вызвано возрастанием силы женщин, по мере которого мужчины все больше и больше чувствуют угрозу и поэтому прямо пропорционально возрастает их ненависть к женщинам.

Это неверно. Не ненависть мы испытываем к вам, а возмущение. Мы возмущаемся, потому что вы требуете, чтобы мы обращались с вами как с мужчинами, но когда мы обращаемся с вами как с мужчинами, вы, тем не менее, упрекаете нас в этом, ибо вы — женщины. Мы возмущаемся, потому что вы требуете, чтобы мы вели себя по отношению к вам также, как вели бы себя по отношению к самим себе, хотя на самом деле вы требуете, чтобы мы вели себя по отношению к вам так, как вы сами себя ведете по отношению к самим себе. Мы возмущаемся, потому что вы говорите, что можете вести бизнес так же, как ведем его мы, а затем объявляете нам, что наш способ вести дела «негодный». Мы возмущаемся, потому что вы требуете справедливости, хотя на самом деле вы требуете несправедливости, вы не хотите, чтобы жестокие мужчины подчинялись вам как слабые.

И растет в нас именно возмущение. Потому что все чаще и чаще мы слышим от вас: «Видите? Мы говорили вам, что мы равны. Мы говорили вам, что сможем преуспеть в вашем мире, если игровое поле будет уравнено».

Но на самом деле мы полагаем, что преуспели вы в нашем мире как раз потому, что мы начали относиться к вам не как к равным, потому что мы как раз таки не уравняли игровое поле.

Поскольку нынешнее пресловутое равенство полов — не то, что реально сделано, а то, что объявлено сделанным, ведь нам так проще. Как-никак, мы любим преодолевать препятствия в гольфе, поло или видеоиграх, правда? И согласны быть проигрывающей командой, пока это останавливает вашу дальнейшую экспансию, разве не так?

Нет, наше якобы подчиненное положение — это не есть несправедливость сама по себе. Несправедливо ваше высказывание: «Мы такие же сильные, как и вы, так что прекратите так чертовски сильно стучать кулаком».

И вот именно из-за этого мы уважаем вас все меньше и меньше, а возмущаемся вами все больше и больше. Потому что именно так мы бы относились к мужчинам, которые повторяли бы такие вещи снова и снова, а вы сами требуете, чтобы к вам относились как к мужчинам.

«Так почему вы миритесь с этим?» — спрашиваете вы.

По той же причине, по которой многие из нас мирятся с необходимостью спрашивать у вас разрешения провести вечер с друзьями, по той же самой причине, по которой мы терпим, что вы не пускаете нас в стрип-клубы, по той же причине мы смиряемся со многим и жертвуем многим. Потому что хотя вы не можете быть такими же сильными, как мы, вы можете сделать нас слабыми.

И именно поэтому «женоненавистнические» издания становятся все более популярными. Потому что чем дольше мы держим рот на замке, тем больше нам хочется показать, что в конечном счете мы — единственные, кто имеет над вами контроль. Мы мечтаем не подавить вашу развивающуюся силу, а помешать нашей растущей уступчивости. Мы чувствуем угрозу не от вашей возрастающей силы, а от нашей возрастающей слабости.

Мы не ненавидим вас.

Вьетнам был единственной нашей войной, когда мы не могли даже надеяться, что участие в ней или победа принесут нам, по крайней мере, непосредственные материальные выгоды.

Вьетнам был единственной нашей войной, которая втянула нас в экономические трудности, а не вытащила из них.

Вьетнам был единственной нашей войной, в которой мы сражались просто ради повода.

Как мы встретились? На какой-то вечеринке в колледже? Ты случайно наткнулась на меня сзади и пролила на меня свое пиво из пластикового стаканчика и извинялась, хихикая при этом, пока я не сказал, что все в порядке, что не стоит беспокоиться, хотя будь ты мужчиной, я бы затеял с тобой драку? Или это было на нашей первой работе? Мы оба начали работать в одном и том же месте в один и тот же день, и случайно сели рядом, когда подавали салат с макаронами и минеральную воду во время введения нас в курс дела? Или это было в баре с нашими общими друзьями? Они намеренно посадили нас вместе, или мы просто понравились друг другу, и все они удивились, когда узнали, что мы начали встречаться? Или это было на рыболовном судне в открытом море, на местной ярмарочной площади, у банковского автомата, когда ты слегка опасалась, что я могу оказаться грабителем? Мы вели себя недоверчиво, нагло, агрессивно, потому что не хотели показать, что нравимся друг другу в том случае, если мы друг другу не нравимся? Было тепло или холодно? Шел дождь или припекало солнце? Как мы встретились?