— Но это как-то… — он замялся. — Странно. Не по-человечески. Они столько лет прожили вместе…

— Какая разница, сколько лет они прожили? Если положено — будьте любезны поделиться.

— Но она же старая! Гена хочет у нее все отнять, но он-то себе еще сто раз заработает, а она как на одну пенсию проживет? Почему ты его не остановила? Почему ты не объяснила ему, что это мерзко?

Мать уменьшила громкость телевизора и повернулась к сыну:

— Во-первых, не отнять, а получить то, что положено. Во-вторых, не все, а только двадцать пять процентов. И в-третьих, не смей со мной так разговаривать.

— Мам, ну пусть я тупой, но объясни мне, ради бога, зачем это все нужно? Бабуле придется продавать что-то, либо квартиру, либо дачу, либо книги и антикварную мебель, чтобы выплатить эти проценты. Ты хотя бы подумала, каково это — разорять гнездо, в котором прожито четыре десятка лет и где каждая вещь — это напоминание о каком-то событии, о каком-то дне, о чувстве, в конце концов! Дед с бабулей там Гену вырастили, счастливы были или, может, несчастливы, но это же воспоминания, ими там все пропитано. Вам с Геной так нужна их машина? Гараж? Дача? Да пользуйтесь, никто ж не мешает. Книги вам нужны? Берите и читайте. Картины? Вы оба в живописи полные нули, они вам сто лет не сдались. Квартира? Нам что, тесно здесь? Объясни мне, в чем смысл, потому что я не понимаю. В конце концов, все это и так достанется нашей семье, когда бабули не станет. Что, подождать не можете? Не терпится?

— Мне нужны деньги, — хладнокровно ответила мать. — И если они мне полагаются, я их получу. Без всяких сантиментов. Что еще тебе непонятно?

Вот так, значит. Выходит, бабуля не ошиблась, ее сын, такой, каким они с дедом его воспитали, действительно не способен на подобную низость. Мама его уговорила. Но как? Неужели мужчина тридцати шести лет от роду, доктор наук, руководитель научного направления, работающий на оборонку, имеющий огромное количество учеников, не в состоянии отличить хорошее от плохого и может поддаться на уговоры? Верится с трудом. Или все-таки так бывает?

— Интересно, как ты Гену-то смогла подбить на такое? — со злостью спросил Сергей. — С его характером как-то не вяжется.

— Разговор окончен, — отрезала мать и снова повернулась к телевизору. — Если тебя смущают деньги, полученные в наследство в соответствии с законом, ты имеешь самую полную возможность ими не пользоваться.

— И не буду, — буркнул он и ушел в свою комнату.

Тут же полез в интернет на сайты риелторских агентств искать квартиру, чтобы снять ее и больше не жить здесь, рядом с матерью и ее мужем. Квартиру он нашел довольно быстро и очень удачно, она находилась совсем рядом с местом, где он работал. Цена тоже казалась вполне приемлемой. Только одна загвоздка: нужно подождать пару недель, пока закончится ремонт, потому что предыдущие жильцы оставили квартиру в безобразном состоянии. Подождать Сергей согласился.

Впоследствии он часто думал о том, как сложилась бы его жизнь, если бы не было этих двух недель, проведенных дома. Вот смог бы переехать сразу, на следующий же день — и не узнал бы ничего. Да, злился бы на мать и Гену, негодовал, считал их непорядочными людьми, но спал бы спокойно.

Однако судьба спать спокойно не дала. Придя домой поздно вечером, Сергей обнаружил отсутствие компьютерной мыши. «Олеська взяла, — подумал он. — Вечно у нее мыши ломаются, как будто она невесть что с ними вытворяет». Чертыхнувшись, он отправился в комнату к сестре, стараясь двигаться как можно тише, чтобы не разбудить ее. Уверен был, что девочка давно спит. Вошел без стука.

Олеся сидела спиной к нему, уткнувшись в экран ноутбука, на голове наушники. Сергей с любопытством глянул — и обомлел: сестра смотрела что-то о педофилии. Да мало того, что смотрела, еще и записывала отдельные фразы на листке бумаги.

Все сложилось мгновенно. Голова у Сергея работала отменно и быстро. Стало так плохо, что ему показалось — сейчас хватит удар. Резким движением он развернул кресло, на котором сидела Олеся, сорвал с головы наушники.

— Обалдел, что ли? — в ярости зашипела девочка. — Ты что творишь?

— Нет уж, это ты мне скажи, что вы с матерью творите, — громким шепотом потребовал Сергей. — Вы таким манером заставили Гену драться за наследство, да? Запугали его?

— Ну а что такого?

Олеся смотрела на брата ясными невинными глазами.

— Все так делают. И всем верят.

— Да кто — все?! Кто так делает?!

— Ой, ну ты прямо как с Луны свалился, — протянула девочка. — Весь интернет забит роликами, как мужика посадили за то, что к падчерице приставал. Мужикам не верят и сажают. А девочкам и их мамашкам верят.

Сергей перевел дыхание. Он понимал, что разговаривать бесполезно.

— Слушай, ты, малолетняя дрянь, — процедил он сквозь зубы, — если ты посмеешь хоть кому-нибудь сказать неправду про Гену, я тебя убью. Ты поняла?

— Ага, — беспечно кивнула головой Олеся. — И сядешь. Вместе с Геной на одни нары. Это даже хорошо, нам с мамой больше денег достанется.

Он ничего больше не сказал. Ушел к себе и начал складывать вещи, а утром переехал в гостиницу на оставшиеся несколько дней. Он не мог больше видеть тех, с кем делил кров, испытывая презрение и ненависть к матери и сестре. И Гену не мог видеть, не мог смотреть ему в глаза. Стыдно. Невыносимо стыдно. И очень жалко его. Такой умный, талантливый, мягкий, честный — и так бездарно попался на дешевую уловку женщины, к которой питает неуправляемую слабость. Выходит, можно быть в чем-то сильным, а в чем-то совсем слабаком…

Сергей был уверен, что как только начнет жить отдельно — ему станет легче. Не видеть, не слышать, не участвовать. Существовать автономно. Навещать бабулю. Всех их, борцов за наследство, из своей жизни вычеркнуть.

Но вычеркнуть оказалось не так-то просто. Презрение и ненависть выжигали нутро, а мысли о Гене не давали спокойно спать. Ну как же так? Почему он позволил? Почему допустил такое? Почему не бросил мать в ту же секунду, когда она впервые заговорила о разделе наследства? Почему позволил манипулировать собой при помощи шантажа? И как ему теперь помочь? Разве что и в самом деле убить и маму, и Олеську… Тьфу ты, какие жуткие бредни в голову приходят…

Он никому не мог рассказать об этом, потому что было мучительно стыдно признаваться в том, какие мерзкие люди его кровные родственники. Сергей был недоверчив от природы, с самого детства, а то, что произошло сейчас, стало словно бы призывом: «Никому не верь! Никому не доверяй! Ни в ком нельзя быть уверенным! Все лгут и притворяются! Тебя хотят обмануть!» Он боялся, что поделится с кем-нибудь, да вот хоть с закадычным дружбаном Вовкой, а тот выслушает и подумает: «Ну, дыма без огня не бывает, раз мамаша об этом заговорила, значит, Гена дал повод. Или сама что-то эдакое заметила, или дочка пожаловалась. Стало быть, и вправду этот Геннадий Гребенев — педофил». А уж если не просто подумает, но и перескажет кому-нибудь — считай, дело сделано. Нет, так рисковать Сергей не может. Люди глупы и на язык злы, они никого не пощадят.