Вряд ли можно будет когда-нибудь точно доказать, что перебои с подвозом хлеба в Петроград, спровоцировавшие массовые беспорядки, были созданы искусственно. Но, учитывая общее политическое настроение тех, от кого этот подвоз зависел, это всегда будет выглядеть весьма и весьма правдоподобным.

Уезжая в очередной раз из столицы в Ставку вечером 22 февраля, Николай II мог волноваться не больше обычного. «Затишье перед бурей» длилось уже не один месяц. Начавшиеся на следующий день после его отъезда демонстрации с требованиями «Хлеба!» тоже не выглядели поначалу грозным симптомом. Петроград уже не раз бурлил с начала войны, последний раз — 14 февраля 1917 г. Поэтому, отправляя 25 февраля командующему Петроградским военным округом генерал-лейтенанту С.С. Хабалову повеление «завтра же прекратить беспорядки», царь, руководствуясь имеющейся у него информацией, мог обоснованно надеяться, что оно будет выполнено.

До 27 февраля было неясно, кто возьмёт верх в уличных столкновениях в столице, и многим революционерам казалось, что восстание потерпело крах и правительство победило[107]. Положение стало меняться с началом массового неповиновения воинских частей приказам командования округом. Этот процесс часто неправильно называют «переходом солдат на сторону революции». На самом деле, большинство воинских частей оставались нейтральными по почину своих непосредственных командиров, просто отказавшихся выполнять приказы Хабалова выводить своих подчинённых на улицы для противодействия демонстрантам. В этом можно увидеть если не следствие разветвлённого армейского заговора, то по крайней мере проявление офицерской оппозиции режиму. Воинских частей, напрямую присоединявшихся к манифестантам, было меньшинство.

Расчёт Николая II в этой давно предвиденной ситуации делался на вызов верных войск с фронта. Этот план начал осуществляться с 27 февраля. Но на его пути встал… начальник царского штаба генерал от инфантерии М.В. Алексеев. Давно показана его роковая роль в дезинформации командующих фронтами относительно происходящих событий и в фактическом саботаже царского распоряжения[108], даже если он был не инициатором, а лишь исполнителем (как иногда уверяют) чьих-то советов по распространению неточных сведений и замалчиванию царских приказов.

Поезд, на котором Николай II кружным путём (чтобы не задерживать движение эшелонов с фронта, как позже выяснилось — несуществующих) направлялся из Могилёва в Царское Село, чтобы возглавить прибывающие войска, 28 февраля в Малой Вишере был остановлен. Царю сообщили, что в Тосно дорога перекрыта некими «революционными войсками». Известие оказалось совершенно ложным, и нет сомнения, что оно было искусственно инспирировано. Государь отправился в Псков к командующему Северным фронтом генералу от инфантерии Н.В. Рузскому по его приглашению, чтобы сделать Псков штабом по подавлению мятежа. Это приглашение оказалось западнёй.

Между тем вожди Февраля в своих мемуарах не могли скрыть своего страха в те дни перед вступлением с часу на час в столицу верных государю войск с фронта[109]. Когда опасность миновала и царь был надёжно изолирован в штабе у Рузского, туда для принятия «безоговорочной капитуляции» выехал главный вдохновитель антидинастических заговоров Л.И. Гучков. Для вящей убедительности, вождь оппозиции взял с собой В.В. Шульгина, известного своими монархическими взглядами. Лично честный, но недалёкий Шульгин был уверен, что порядок в России может быть спасён только немедленным отречением царя. Теперь ему предстояло убедить в этом Николая II. Одному Гучкову царь не поверил бы ни за что.

Парализовав любые политические действия царя, сознательно его дезинформируя, военная хунта во главе со штатским Гучковым вынудила у Николая II согласие на отречение. Таким образом, заговор политиканствующих генералов стал одним из важнейших звеньев в механизме устранения монархии.

«Кругом измена, трусость и обман», — написал государь в своём дневнике 2 марта 1917 г., и эти полные горечи и скрытого драматизма слова давно стали хрестоматийными. В роковые дни Февраля по существу вся российская элита изменила своему вождю, стремясь к власти (как Гучков) или уверовав (как Шульгин и, возможно, Алексеев) в то, что без царя они лучше справятся с управлением Россией. «Сдав» государя, они надеялись, что смогут избежать развития революции (многие и в эмиграции продолжали уверять, что не смогли этого лишь потому, что не избавились от царя раньше!). Ошибочность этого расчёта была ясна здравомыслящим людям (как П.Н. Дурново) задолго до его практического испытания. Неадекватность российской элиты задачам России и интересам народа вряд ли способствовала благоразумию её политических поступков.

То, что Россия восприняла Февральский переворот без сопротивления, позволяет представить, как развивались бы события, если бы в те дни царю всё-таки удалось подавить восстание в Петрограде и обезглавить оппозицию. Корни оппозиции в виде разветвлённых организаций Земгора, Военно-промышленного комитета и т.д. остались бы нетронутыми. Точно таким же «выстрелом вхолостую» оказался бы и роспуск Государственной Думы до новых выборов, предстоявших осенью 1917 г., возможность чего рассматривалась царём в начале 1917 г. Бурное одобрение Февральскому перевороту на местах показывает, что все общественные организации находились под полным контролем буржуазной оппозиции. Царь не мог руководить армией без генералитета — на смену Алексееву, Рузскому и иже с ними пришли бы другие, настроенные не более лояльно к царю, чем они. При первой благоприятной возможности они бы повторили попытку отстранить царя от власти. Более того, условия для такой попытки были бы созданы самой оппозицией, обладавшей реальными рычагами влияния на экономическую и социальную ситуацию. Монархия продлила бы своё существование ещё на несколько месяцев, но её крушение, при отсутствии у неё опоры в элите, было неизбежным.

Завершая рассказ о Николае II, необходимо поставить точку в давнем споре. Кем же был последний русский царь? Роковым для России правителем, своей неумной и неумелой политикой подтолкнувшим страну к краю пропасти? Или одним из тех немногих людей, кто был в состоянии повести Россию к прекрасному будущему, но натолкнулся на непонимание и противодействие слишком многих? Николай II ли не отвечал передовым запросам общества? Или, напротив, он оказался слишком хорошим правителем для этого упадочного общества?

Для того, кто считает русскую революцию XX века закономерным результатом объективных процессов, такой дилеммы существовать не может. Эти вопросы о положительной или отрицательной роли Николая II оказываются начисто лишёнными содержания и смысла. Было бы нелепо искать в мотивах действий последнего императора реализацию классовых интересов русских рабочих и крестьян! Между тем историческая практика показала — будущее именно за этими классами. Следовательно, Николай II боролся не просто против тех или иных политических врагов — он боролся против объективного хода исторического развития. Но он боролся не как частное лицо, а как государственный вождь элитных классов. Поэтому только с позиции интересов этих классов имеет смысл оценивать политику Николая II в категориях «хорошо» или «плохо».