— Ты так думаешь? — неуверенно спросил Яцек.

— Я — знаю, — отрезал Жуга и подошел к ребятишкам.

Он постоял в задумчивости около них, коснулся каждого рукою и сказал что-то — Яцек не расслышал толком, что именно. Отступил назад.

— Что ты с ними сделал? — обеспокоенно спросил Яцек.

Жуга передернул плечом и поморщился:

— Да почти что ничего…

— Нет, все таки? — не отступал тот.

Жуга взглянул на Яцека так странно, что по спине у того вдруг забегали мурашки, и всякая охота спрашивать почему-то отпала сама собой. Яцек внезапно понял, что он ровным счетом ничего не знает об этом рыжем пареньке с таким нелепым именем, который так вот запросто способен увести из города кого угодно, когда угодно и куда угодно.

Жуга меж тем опять повернулся к детям, которые по-прежнему стояли, не двигаясь, и протянул руку.

— Ты, — он тронул за плечо Кристиана. — Ты больше не будешь заикаться. А ты, Фриц, не стыдись отныне своего роста. Магда… Ты вырастешь, станешь очень красивой, и будешь счастлива, поверь мне. — Жуга опустил руки и еще раз оглядел всех троих. — Больше никто не назовет вас слепыми мышатами. Это я вам обещаю. А теперь… — он покосился на крыс, — …отпустите их.

Два мальчугана и девочка не шевельнулись, стояли, молча глядя перед собой. И вдруг… поляна ожила, наполнилась шорохом и писком — хвостатые зверьки суматошно заметались в жухлой осенней траве, сталкиваясь, разбегаясь и тут же прячась, и меньше чем через минуту все крысы исчезли, лишь поблескивали изредка в ночной темноте черные бусинки глаз.

Жуга кивнул и улыбнулся.

— Вот и все, — сказал он Яцеку. — Не было бы счастья, да несчастье помогло. Отведешь детей обратно, Яцек?

— А ты? — опешил тот. — Ты разве не вернешься?

— Оглянись, — вместо ответа сказал Жуга.

Яцек глянул через плечо и увидел, как просыпается среди ночи растревоженный Гаммельн. В окнах загорались огни, то и дело мелькали красные точки факелов, а минуту спустя зазвонил отчаянно самый большой соборный колокол.

— Видишь? — Жуга виновато улыбнулся. — Нельзя мне туда… А ты возвращайся. Если что — вини во всем меня, тебе ведь жить еще с ними. А я пойду, пожалуй.

— Но… — запинаясь, начал тот. — Но куда?

— Не знаю, — Жуга вздохнул. — Теперь уже не знаю… Много есть мест, где я хотел бы побывать, — он развязал вдруг мешок и вытащил что-то, завернутое в тряпицу. — Не в службу, а в дружбу, Яцек, зайди потом как-нибудь к Готлибу, передай ему.

— Что это?

— Горный воск.

— А дети?

— Дети проснутся скоро. Ну, бывай здоров, — он вскинул было котомку на плечо, как вдруг нахмурился, припоминая что-то, и хлопнул себя по лбу. — Вот незадача!

— Что?

— Совсем забыл… Когда уходили мы, я там горшок с кашей оставил на столе кипеть. Кто же знать мог, что все так получится! Остудить бы надо.

— Надо, — согласился Яцек. — А как?

— Проще простого. Произнеси рядом с ним: «Ильта-вашта» и представь красный цвет.

— Красный?

— Ага, — кивнул Жуга. — Ну, вот теперь, кажется, все. Прощай, Яцек. Может, зайду еще когда-нибудь в Гаммельн, колокола ваши послушать — уж больно мне игра твоя душу разбередила.

— Счастливого пути, Жуга, — кивнул тот и, не удержавшись, спросил: — А что, правда понравилось?

Тот улыбнулся, кивнул, поправил мешок за спиной, и вскоре растворился в ночи. Шаги смолкли.

Внезапно, в одночасье поднялся ветер. Яцек вздохнул полной грудью, посмотрел на небо — черное, с матовым узором осенних созвездий. Ветер не хотел утихать. Ветер раскачивал деревья, ветер шелестел сухой листвою. Ветер брал свое начало на заснеженных вершинах далеких гор, может быть, даже Хоратских. Путь его лежал через леса и луга, через холмы и поля, через реки и болота. Ветер нес искристый холод горных ледников, терпкий, еле уловимый запах увядающей травы и листьев, стылый, ломкий привкус заповедных лесных ключей; и было в нем еще что-то неясное, почти неощутимое, но такое… такое…

Яцек вдруг понял, что именно: исчез запах города — застарелая сырая вонь — запах, который преследовал его всю жизнь — и босоногое детство, и годы ученичества, и теперешнюю бытность его городским звонарем. А ветер…

Ветер нес в себе все то, что Яцек пытался выразить своей музыкой. Ветер летел. Ветер пел. Ветер звал за собой.

Теперь Яцек знал, что когда-нибудь он тоже уйдет из Гаммельна, как ушел только что Жуга. Рано ли, поздно ли, но — уйдет непременно. Уйдет сам, по зову сердца, по следам рыжего паренька-травника, по велению музыки, что звучит в его душе. И тогда уже кто-то другой сядет за клавиши Малинского кариллона. Но это будет потом, позже. А пока — город слишком крепко держал его. Слишком крепко.

Было тихо, и Яцек вздрогнул от неожиданности, когда пальцев его коснулась теплая детская ручонка. То была Магда. Стояла рядом, глядя на него искренне и доверчиво. Теплый ветер шевелил ее мягкие светлые волосы. Остальная ребятня, сбившись стайкою, топталась позади.

— Дядя Яцек, — улыбаясь, спросила Магда. — А мы скоро пойдем домой? Скоро, а?

Тот улыбнулся рассеянно в ответ и погладил ее по голове.

— Скоро, — ответил он. — Сейчас.

Яцек посмотрел на Кристиана, на Фрица, и в этот миг вдруг понял, что именно сделал с ними Жуга, прежде чем уйти.

Он отобрал у детей и унес с собой их страх — единственное, что помогало им выгонять крыс из нор.

Яцек поднял Магду на руки и медленно зашагал обратно в город. Остальные дети шли следом.

Он шел и вспоминал все, что с ним произошло в эти странные дни, гадал, кем мог быть этот странный рыжий пришелец, и зачем заявился он в Гаммельн, и кто приходил к нему ночью на стук, и что он, Яцек, скажет теперь городским жителям.

И еще он думал о том, как хорошо, что последнее слово всегда остается за человеком, хотя в последнем он, почему-то, был не очень уверен.

Серое на черном.

«Глупее глупого», — сказал медведь.

— О чем ты? — травник поднял голову.

«О крысах, — фыркнул тот. — Люди всегда были склонны сваливать свои грехи на кого-нибудь другого. Служители вашего бога сравнивают кошек с дьяволом, а после жгут их сотнями в кострах. Немудрено, что в городах раздолье крысам. Чума двадцатилетней давности, я вижу, ничему вас не научила. А ты, стало быть, травник?»

— Да.

«Забавно… Ты именно тогда и понял, что умеешь говорить?»

— Что? Говорить? А, да. Наверное, тогда. Но дети…

«Дети. Хм. От рождения до смерти долгий путь, да и люди меняются с возрастом. Два мальчика и девочка, так? Я их запомню».