– Тогда я распоряжусь, – пошла к дверям Софья.

– Ах, Станислав, – покачал головой Марич, – ты был неосторожен!

– Я увлекся, – пожал плечами Куделинский, – да мне теперь все равно. Ведь я уже сказал, что меня осенила мысль.

– Можно узнать, какая?

Куделинский подошел и в упор поглядел на Марича:

– Ты понимаешь, что Софью нужно спасти?..

– Я понимаю лишь-то, что вмешательство этого трактирщика грозит непредвиденными осложнениями.

– И не только оно…

– Ты намекаешь на Квеля? Если он жив, – то действительно наше положение скверно. Я не вижу такого пути, которым можно было бы спастись от грозящей опасности…

– А я вижу и знаю. Я донесу властям о том, кто убил Козодоева.

– Как! – отшатнулся от него Марич. – Ты донесешь?

– Да, я… Только бы найти этого Квеля, если он жив.

– Право, я не понимаю тебя! Квель молчать не будет!..

– Пусть не молчит.

– Так чего же ты достигнешь своим доносом?

– Спасу Софью!

– Ты припутаешь ее… Вспомни тот вечер!

– Я и не забывал его. Вместе с доносом на Квеля я донесу и на себя, как на его соучастника, и…

– Ты рехнулся, Куделинский! – прошептал Марич.

– Нисколько! – усмехнулся Станислав. – Это будет вернейшим выходом… Чем я рискую? Ну, посадят меня, ну, приговорят к ссылке! Что же из этого? Все лучше будет, чем если бы попались все мы: я, ты, Софья. Софья останется в стороне. Она смела, энергична, упорна в достижении цели. Да теперь и особенных энергии и упорства не нужно. Нейгофские миллионы подкатятся к ней сами собой… Понимаешь: сами собой! Она – графиня Нейгоф. Граф Михаил написал в Москву своему родственнику, прямым наследником которого он является, об ожидаемом им ребенке… его ребенке, законном его ребенке…

– А если не будет этого ребенка? – недоверчиво спросил Марич.

– Пустое! Он должен быть, и он будет! Нужно непременно устроить так, чтобы Софья осталась чиста от всяких подозрений. Ради этого я пожертвую собой, вернее сказать – несколькими годами своей жизни… Ну, потерплю там немного… Это ничего! Софья любит меня и поможет мне, да при ней еще и ты останешься. Не думаю, чтобы вы позабыли меня…

– Ты, Станислав, смельчак, каких мало! – воскликнул взволнованный Марич.

– Смельчак не смельчак, – улыбнувшись, ответил Куделинский, – а человек решительный, жаждущий успеха. Мы приперты к стене случайными и потому непредвиденными обстоятельствами. Стало быть, нужно найти такую лазейку, через которую если не все, – то те, от кого зависит успех в будущем, могли бы выйти на простор. Мне кажется, что я такую лазейку нашел. Вот и все.

– Но это – великая жертва!

– Что же делать, если обстоятельства требуют жертв, – пожал плечами Куделинский. – Впрочем, у меня начал складываться один план… Быть может, удастся устроить все так, что мне не придется рисковать своей особой.

– Какой план? – спросил Марич.

– Пока я еще не уяснил всех деталей; когда буду уверен, я скажу тебе. Но вот Софья… Что, Соня? Можно ехать?

– Поедемте, – ответила появившаяся в гостиной Софья. – Но не забывайте, что нужно вернуться к вечерней панихиде.

– Успеем, вернемся, а в крайнем случае мы с Маричем пропустим ее, – ответил Куделинский.

Они уехали.

Едва только закрылись за ними двери, как читальщик прекратил чтение и отправился на кухню.

Там были горничная Настя, кухарка Дарья и красивый парень, которого Настя отрекомендовала читальщику как своего жениха, называя его при этом Афанасием Дмитриевичем.

– Очень приятно! – протянул новому знакомому руку читальщик. – А меня Алексеем зовут, Богдановым по фамилии. Судьба мне такая вышла, чтобы у покойников читать.

– То-то вы и читаете! – засмеялась Настя.

– Что поделать-то, красавица! – возразил Богданов. – Слабость человеческая… Водочки бы мне, милая, водочки бы самую малость…

– Уж знаю, зачем пришли! – опять засмеялась Настя. – Припасла для вас нарочно, потому что ваше дело такое, что без водки страшно… вот с Афоней моим и выпейте на здоровье.

На столе появились водка, закуска.

– Страшно вам, поди, бывает? – полюбопытствовал Афанасий.

– Привычка, любезный мой, все привычка! – повеселевшим голосом ответил Богданов, успевший проглотить свою рюмку. – Да притом покойники разные бывают. Ежели которые в гробу неспокойны, так оно действительно неприятно.

– Как неспокойны? – взвизгнула Дарья. – Да разве есть такие?

– А вы как, мадам, думаете? Есть, мадам, и неспокойные покойнички-то… Так бывает, что вдруг в гробу дышать начнут, а не-то шевелиться. Это, доктора сказывали, газы выходят… А то вдруг ногами начинают дрыгать, либо лежит лежит, сердяга, да вдруг ручками так и разметнет в обе стороны.

– Какие ужасти! И вы не боитесь?..

– Спервоначала страшновато было, а потом ничего, пообвыкся. Подойдешь, поправишь горемыку – только и всего… Угостите, драгоценная, еще одной… вот с женишком-то я вашим выпью…

– А наш как? Покойный? – спросила Настя, наполняя рюмки.

– Ваш-то – не покойник, а золото, доложу я вам… Лежит себе спокойнехонько, иной раз взглянешь, ну, спит, да и все тут. И чуть не в первый раз вижу: никаких этих газов, никаких подергиваний… А ведь я-то… Да не скупитесь, драгоценная, соблаговолите еще единую ради такого случая! – Богданов уже начал хмелеть и нетвердым голосом проговорил: – то есть Алешка Богданов, Козелок по прозвищу, с этим вашим графом большим приятелем был!..

– Вы? – удивились слушатели. – Да как же так? Его сиятельство и вы…

– А так выходит, что ваш граф недавно графом стал, а допрежь этого он пребывал в босяках и Минькой Гусаром назывался… Вот как с вами теперь, не одну мы с ним сороковку осушили… Пил он очень… шибко пил, а потом исчез, как в воду канул, и вдруг в графах очутился… Эх, выпить еще одну!

Новая рюмка как будто окончательно закружила ему голову.

– А вот того, что я… хе-хе-хе… слышал, как читать встал, – вдруг объявил он, – того я не скажу… Не скажу, потому что я – могила.

– И не говорите! – ответила Настя. – Мы не любопытные какие-нибудь! Дашенька, пройдемте в комнаты… Прибрать там нужно.

Они вышли.

– Афанасий Дмитриевич, – обратился Богданов к жениху Насти, – хороший ты парень, больно ты мне полюбился. Гляжу я на тебя и насквозь тебя вижу, какой ты хороший человек. – Совсем охмелевший читальщик полез к Афанасию целоваться. – Дельце я тут у вас одно сварганил… Ах, какое дельце! Одна сласть малина, и больше никаких…

– Какое дело? – спросил Дмитриев.