Вскоре после выхода номера газеты с моим объявлением приехала еще одна женщина, точнее, девушка. Она придирчиво осмотрела мое хозяйство, заносчиво переплела пышную русую косу (у местных дам это что-то вроде ритуала перед тем, как вступить в разговор) и сквозь зубы поинтересовалась, сколько я намерен платить. Ах, так? А какая работа? Ну, нет. И не успел я ее остановить, как она уже исчезла в облаке белой пыли на своем дряхлом велосипеде.

Я не знал, что и подумать. Неужели я слишком мало предлагаю? Почему обе женщины, откликнувшиеся на объявление, вели себя так, будто я их оскорбил? Здесь даже самые незначительные деньги считаются целым состоянием. Ведь больше некуда пойти…

В тот день я больше не ждал визитов, и когда почти в полночь в дверь постучали, сперва испугался, но потом решил, что это какой-то проезжий, сбившийся с дороги и увидевший свет в окне моего дома. Я долго смотрел в щелочку, пока не различил очертаний приземистой фигуры, понуро стоявшей на крыльце. Я спрашивал, кто там, но мне не отвечали. Наконец, я открыл дверь, и свет упал на стоявшую передо мной гостью.

Несчастная!

Она была горбата и одета как нищенка. От нее не пахло, но глядя на ее лохмотья, я не задумываясь подал бы ей милостыню. И собирался было подать, но тут она подняла лицо, и я отшатнулся.

Низкий, поросший черными волосами лоб. Курносый нос, задранный кончиком почти к переносице, так что через ноздри, казалось, можно было разглядеть ее мозг. Круглые черные глаза, бессмысленные и тусклые. Крохотный ротик, треугольный подбородочек, жалкая, сжавшаяся в комок фигурка… Словом, яркая иллюстрация последствий деревенского алкоголизма и кровосмешения.

– Чего тебе надо? – спросил я. – Милостыню?

Она прорычала что-то, именно прорычала, поскольку речь не походила на обычные человеческие звуки. Я увидел, что по ее подбородку стекает слюна. Существо оглядело сени и вдруг указало на стены, сделав несколько размашистых движений.

– Что? – не понял я.

Уродина улыбнулась. Лучше бы она не делала этого, улыбка вышла отвратительная. Это несчастное создание женского пола уже более точными жестами показало мне, как оно моет стены. Я начал догадываться.

– Ты хочешь тут работать? – в ужасе спросил я.

– Ы-ы-ы! – радостно заревела она в ответ.

Я не знал, что сказать. Прислуга была мне нужна, но это убожество, рядом с которым я даже не мог находиться без отвращения…

– Тебя кто-то прислал?

– А-о-о…

Она развела руки и сделала вид, что листает. Я понял:

– Объявление в газете?

– Ы-ы!

Ну что мне было с ней делать? Какой-то сердобольный односельчанин оказал ей медвежью услугу, растолковав смысл моего объявления и послав ко мне. Он, вероятно, думал, что девица вполне пригодна для услуг в моем несложном хозяйстве. Она же тупо смотрела на меня совиными глазами и продолжала рыгать или икать – в знак приветствия, очевидно.

– Ты оттуда?

Я указал в сторону поселка, но она немедленно ткнула пальцем в противоположном направлении. Однако ближайшая деревня в той стороне находилась в нескольких часах езды. Я сам никогда там не был, но в поселке так говорили… Значит, это несчастное создание шло почти сутки по выжженной равнине, чтобы попытать счастья… У меня в груди что-то дрогнуло. Как велика была наивность этой девушки, полагавшей, что ее внешность и развитие могут кого-то удовлетворить! Она была отвратительна… И доверчива до невероятности. Уродина снова указала в ту же сторону и энергично заявила:

– Эу-ее.

– Ну ладно, – решился я, вглядываясь во тьму над бескрайней равниной. – Пока заходи. Сегодня переночуешь тут.

Не мог же я ее прогнать! Я указал ей на старый матрац, валявшийся в сенях. Она недоверчиво его осмотрела, ощупала и вдруг, упав на колени, поцеловала, будто давала присягу. Через мгновение девушка уже скрючилась на нем и, судя по всему, уснула. Я содрогнулся от жалости. Это нищенское ложе показалось ей царской постелью!

На другое утро я проснулся оттого, что меня оплеснули водой. Я подскочил на постели и обнаружил, что убогая обливает стены моего дома из ведра и заливается при этом идиотским смехом.

– Дура! – заорал я спросонья. – Что ты делаешь?!

– Н-га! – рявкнула она и снова окатила стену водой. А потом послала мне очередную улыбку, от которой меня чуть не стошнило.

– Пошла вон! – Я вскочил и, схватив ее за плечи, вытолкал на крыльцо. – Туда!

И показал в ту сторону, откуда она, по ее собственному признанию, явилась. И вдруг в ней произошла перемена. Она скорчилась, будто креветка, пала на землю и тихонько зарыдала, пытаясь поцеловать мои ноги. Я отшатнулся. Эта деревенская идиотка была невыносима в своем унижении… И ужасно жалка.

– Ладно, сперва поешь. – Я вынес ей из дома кусок хлеба и ломоть копченой колбасы. – Но потом иди!

Она схватила бутерброд, впилась в него мелкими острыми зубками и вдруг отбросила с выражением крайнего отвращения. Я возмутился:

– Не нравится? Тогда пошла отсюда!

Она подняла на меня бессмысленный взгляд, встала и, шатаясь, будто балансируя горбом, направилась к калитке.

Однако вечером, выглянув в окно, я снова обнаружил ее во дворе. Она подметала пыль, высоко вздымая ее старым растрепанным веником. Увидев меня, дурочка застыла, мгновенно прикрывшись подолом, будто опасаясь удара. Но меня это уже не разжалобило. От нее просто тошнило.

– Пошла вон, – громко сказал я. – Ну, иди, иди отсюда!

– А-о-о… – заныла она в ответ.

– Ты не нужна мне тут.

Вместо ответа она снова замахала веником. Я едва успел закрыть окно и спрятаться от пыли.

Уже давно наступила ночь, а во дворе все слышались маниакально равномерные, шаркающие звуки. Она подметала утоптанную землю, эта бессловесная уродина, даже не умеющая назвать свое имя. Наконец я не выдержал и открыл дверь.

– Ты тут еще? – окликнул я темноту.

Оттуда послышался долгий стон.

– Ну ладно, переночуй еще раз. Но завтра вон отсюда, слышишь…

Я не успел договорить. Горбатая тень бросилась на крыльцо и припала к моим ногам. А потом, неожиданно легко подняв меня на руки, перенесла на постель, уложила и, произнеся несколько идиотских слов, удалилась. Я лежал в темноте, оцепенев от изумления. Эта дура обладала поистине необычайной силой и совершенно невероятной преданностью. Даже Короля-Солнце не укладывали в постель с такими почестями.

Готовить она не умеет совершенно. Дом содержится в относительной чистоте, если не считать того, что она развела мокриц, уж слишком злоупотребляет водой. Дурочка упорно старается меня накормить и только понапрасну тратит консервы, делая варварское месиво, будто для свиней. Сколько испорчено тушенки, рыбы, а уж овощей… Огород выглядит так, будто по нему прошелся слон. Каждый вечер я пытаюсь ее выставить и каждый вечер сдаюсь. Уж очень она несчастна и ведь искренне старается… Вскоре мне снова пришлось ехать в селение за продуктами.