Катя увидела еще одного эксперта, спускавшегося по лестнице с видеоаппаратурой. Размышляла она не долго.

– Можно я тоже с вашими экспертами туда? – спросила она дежурного.

Тот только махнул рукой: а, делай как знаешь. В такой ситуации каждый сотрудник на счету – пригодится. И Катя ринулась к «газику».

У дощатого причала покачивался на воде небольшой моторный катер – белый с красной полосой на борту. Двое подростков, руки в брюки, взирали на него с критическим интересом.

– Ниче, сойдет, – сказал один.

– Н-на «С-с-скорую» с-смахивает.

Подростки были те самые, которые разговаривали с Симоном на вокзале возле грузового вагона.

Они торчали на причале вот уже минут сорок. И не подозревали, что за ними тоже наблюдают – из окна с поднятыми рольставнями. Окно было мансардным, под самой крышей нового кирпичного особняка, стоявшего на участке в пятнадцать соток на берегу реки. На месте кирпичного дома когда-то была гнилая развалюха. Затем участок был куплен бывшим мэром города. Построенный вместо сломанной развалюхи «новодел» был подарен мэром своему сыну к свадьбе. Однако молодые не прожили там и трех месяцев – в Двуреченске грянул коррупционный скандал, закончившийся отставкой мэра и всей прежней администрации и судебным разбирательством. Вскоре дом был выставлен в Интернете на продажу, и его купили. Сделка была совершена тоже по Интернету, и до поры до времени имени нового хозяина особняка в Двуреченске не знали. Но в начале лета он пожаловал в город. Звали его Симон. По крайней мере, таким именем он представлялся, знакомясь с горожанами и новоприбывшими – в том числе и с Катей.

В мансарде еще со времен строительства сохранились разные инструменты. Симон поднялся сюда за стамеской и долотом. Из окна было хорошо видно причал, катер и мальчишек. Открывался вид и на Зяблинский холм. А вот городского театра, закрытого на долгосрочный ремонт, в котором Симон уже успел побывать, увидеть из окна было нельзя.

Подростки дожидались, когда же хозяин катера явится на причал «опробовать мотор», но Симон на причал не торопился. Забрав ящик с инструментами, он спустился в гараж. Сюда ночью из театра доставили ящики – старый цирковой инвентарь. Крышка черного с золотом ящика, разбухшая от подвальной сырости, поддавалась с трудом. Симон поддел ее долотом. На пол гаража полетели щепки. Крышка со скрипом пошла вверх. В оные времена ее поддерживала тугая пружина.

Сам ящик был изготовлен немецкой фирмой, специализировавшейся на изделиях циркового реквизита. Внутри он был обит стеганым голубым шелком. Шелк сопрел от сырости и разлезался в руках как промокашка. Сверху были набросаны какие-то тряпки. Симон запустил обе руки в их кучу, выгреб, швырнул на пол. Пошевелил ногой, разбирая. Шелковые восточные шальвары – все в дырах. Расползающаяся в руках розовая вуаль. Расшитая стеклярусом алая жилетка, источенная молью. Составные части старого циркового костюма. Последней из кучи вывалилась мятая и грязная шелковая чалма.

От тряпок разило плесенью. Симон поддал чалму ногой, как футбольный мяч. Ветошь, гниль… А когда-то это ведь был очень красивый костюм. За него, по семейным преданиям, заплатили пятьсот целковых еще сталинскими, «дореформенными»…

Симон отошел к машине, стоявшей тут же в гараже. Полез в бардачок и достал… альбом с фотографиями. Это был старый семейный альбом, заботливо заново переплетенный, склеенный. Фотографий там было совсем немного. Однако Симону была нужна лишь одна фотография. И он нашел ее быстро, просто раскрыв альбом на странице, отмеченной закладкой.

Мутный кусочек картона. Старый снимок, видимо, сделанный во время цирковой репетиции. Высокий мужчина-брюнет в фуфайке, бриджах и жокейских сапогах вместе с рабочими манежа занят сборкой какой-то конструкции в виде прозрачного стеклянного параллелепипеда. Этакого внушительного аквариума. А рядом с ним – блондинка, одетая по-цирковому в шелковые шальвары и расшитую стеклярусом «албанскую» жилетку. Возле нее мальчик лет восьми – в курточке из твида, с гладко прилизанными светлыми волосами, разделенными аккуратным косым пробором. Мальчик обнимает за плечи маленькую девочку. Она в расстегнутом пальтишке прижимает к груди чалму. И чалма… вот эта… очень похожая или, возможно, та самая, что валяется сейчас на полу гаража… эта старая ветошь, эта гниль на снимке кажется по сравнению с маленькими детскими руками очень большой, пышной, нарядной, помпезной…

Девчушка на снимке любуется чалмой. Это можно прочесть по ее восторженному личику. Бант, как бабочка в светлых ее волосах, колечках-кудряшках…

Симон закрыл альбом. В который раз уж он смотрит на эту фотографию? ГДЕ ВСЕ ОНИ ВМЕСТЕ. Единственную, сохранившуюся в их семье. В фотографии этой мало прока. Кажется, его столь же мало и в этой цирковой рухляди, разысканной, добытой им с таким трудом, с такой переплатой, привезенной в его дом тайно под покровом ночи, как некая краденая ценность. Что здесь ценного в этой ветоши и гнили?

Он снова запустил руки в ящик. Достал какую-то стеклянную пластину, потом еще одну, еще. Толстое стекло. А в нем – узкие отверстия выточены, просверлены. Разрозненные части какого-то хитрого целого. Устаревший, вышедший из моды реквизит.

Он оперся на ящик. Как там было, в том ЕГО знаменитом номере? Рабочие сцены под барабанную дробь выкатывали на арену стеклянный параллелепипед – импровизированный аквариум. И ОНА – его ассистентка, наряженная восточной одалиской, укладывалась в этот аквариум, как кукла в стеклянную коробку. Верхнюю крышку аквариума заматывали цепью и навешивали замок. ОН брал острые мечи, и один за другим под несмолкающую барабанную дробь вгонял их в просверленные в стеклянных стенках аквариума отверстия, пронзая внутреннее пространство насквозь. Один за другим девять обоюдоострых мечей, входящих в тело ассистентки, пронзающих, пропарывающих его тут и там, там и тут. В публике истерически вскрикивали женщины, кто-то даже хватался за сердце. Эффект был полный, редкий был эффект. А добивался ОН его исключительно с помощью оптического обмана зрения. Для этого вокруг стеклянного аквариума по обеим сторонам всегда ставились два зеркала – одно напротив другого и как бы под углом, искажая перспективу.

Затем стеклянный параллелепипед с пронзенной, беспомощной, казалось, находящейся при последнем издыхании ассистенткой откатывали за зеркала, игравшие роль ширмы. И через мгновение восточная одалиска – целая и невредимая, без единой царапины, уже раскланивалась вместе с НИМ под гром аплодисментов. Публика ревела от восторга. А ларчик стеклянный – то бишь аквариум, открывался просто – у него отваливалось дно. Там был выход из ловушки, поэтому «освобождение из плена» и занимало считаные секунды.

Сейчас же от знаменитого аквариума остался лишь этот стеклянный лом. Однако, кроме этого лома, в черном, украшенном позолотой ящике должно было сохраниться…

Симон наклонил ящик на бок. Так и есть. Вот это уже кое-что. Это уже интересно. На самом дне под грудой изъеденной молью ветоши, среди которой угадывался черный мужской фрак и жокейские бриджи, покоилось зеркало внушительных размеров.