Он жалуется, говорит, что вел безумную жизнь, что искал развлечений, но чего-то ему не хватает, и он не чувствует себя счастливым.

– Так в кого же ты влюблен? – спросила я, усмехнувшись в ответ на его вздох.

– А ты хочешь знать?

И тут он до того покраснел, что закрыл лицо руками, чтобы скрыть румянец.

– Хочу, говори!

– В маму.

Голос у него дрожал, и я до того растрогалась, что разразилась смехом, чтобы скрыть свои чувства.

– Я так и знал, что ты не поймешь! – воскликнул он.

– Прости, но романтическая матримониальная страсть – все это так мало на тебя похоже…

– Потому что ты совсем меня не знаешь! Но я клянусь тебе, клянусь, это правда. Перед этим бабушкиным образом, на этом кресте, отцовским благословением клянусь!

Я еще не знала его как следует, а потому поверила.

И он перекрестился перед образом и распятием, висевшими над кроватью.

– А скажи мне… раз уж мы с тобой заговорили о маме… Она… она питает ко мне отвращение?

– Отвращение? Да с какой стати? Нет, ничуть.

– Бывают же… в жизни… так сказать… непобедимые антипатии.

– Да нет же, нет.

Мы еще долго об этом беседовали, я говорила о маме, как о святой, – она и жила всегда, сколько я ее помню, как святая. А что было много лет назад, когда я была маленькая, – об этом я не знаю и судить не могу.

Было уже поздно, если бы я пошла спать к себе, то я бы еще поела, записала что-нибудь, почитала, так что я рассудила не уходить. Отец принес мне белье из бельевой, чтобы не будить слуг, сам постелил, дал мне свой халат, шаль, чтобы укрыться.

Суббота, 14 октября 1876 года

Получила из Парижа платья, нарядилась и отправилась на прогулку вместе с Полем, благо лошадь Мишеля была здесь. Полтава оказалась интереснее, чем можно было предположить. Из достопримечательностей, во-первых, обнаружилась церковка Петра Великого. Она деревянная, и, чтобы предохранить ее от разрушения, ее поместили в кирпичный футляр: между этим футляром и стенами церкви может свободно пройти человек.

Тут же рядом колонна, воздвигнутая на том месте, где, одержав победу в битве 27 июня 1709 года, император изволил отдыхать, присев на камень. Колонна бронзовая.

Я вошла в старинную деревянную церковь, стала на колени и трижды коснулась лбом пола. Говорят, что если сделать это в церкви, куда приходишь впервые, то, о чем попросишь, сбудется. Я помолилась, чтобы отомстить Антонелли.

Большой полтавский монастырь расположен на вершине второго холма. Полтава построена на двух холмах. Там интересен деревянный иконостас изумительной резьбы.

В этом монастыре похоронен мой предок, отец моего деда. Я поклонилась его могиле.

Вторник, 24 октября 1876 года

У меня не было детства, но дом, где я жила совсем еще маленькой, мне симпатичен, а может быть, даже дорог. Я знаю там всех и вся. Слуги, от мала до велика, состарившиеся на службе у нашей семьи, удивляются, как сильно я выросла. И я наслаждалась бы милыми воспоминаниями, не будь мои мысли отравлены нынешними заботами.

Меня называли «муха», а я не умела выговорить русское «х» и говорила «му́ка». Зловещее совпадение.

Необъятная дедушкина библиотека предлагает огромный выбор любопытных и редких книг. Я отобрала одну, потому что больше мне ее нигде не достать (в сущности, это запретное чтение) и с целью отбить себе охоту к таким книжкам… Как объяснить? Словом, схватила я «Мадемуазель де Мопен» Т. Готье. Ха-ха! – скажете вы, не правда ли? Затолкала ее под матрас и попросила Лелю лечь у меня в комнате, чтобы почитать вместе. Но вместо этого мы до двух проболтали и не успели (к счастью) прочесть ничего, кроме предисловия, а право, любопытно.

Среда, 1 ноября 1876 года

Как только Поль вышел, я осталась одна с этим чистым и прелестным существом по имени Паша.

– Так я вам по-прежнему нравлюсь?

– Ах, Муся, разве я могу с вами об этом говорить?

– Да очень просто! К чему такая сдержанность? Почему вы не хотите быть простым, искренним? Я не стану издеваться; если я смеюсь, тому виной нервы, и ничто иное. Я самое несчастное существо на свете, и никто меня не жалеет.

– Вы несчастны?

– Да, несчастная.

– Ха-ха-ха!

– Дурак.

– Спасибо.

– Значит, я вам больше не нравлюсь?

– Нравитесь.

– Почему?

– Ну, потому… потому… словом, не знаю, не могу понять.

– Если я вам не нравлюсь, можете об этом сказать, вы для этого достаточно искренни, я достаточно равнодушна… Ну, в чем все-таки дело? В носе? В глазах?

– Видно, что вы никогда не любили.

– Почему?

– Потому что когда разбирают черты, что лучше, нос или глаза, глаза или губы… это значит, что любви нет.

– Вы совершенно правы; кто вам сказал?

– Никто. – И он продолжал: – Не знаю, чем вы нравитесь, скажу вам откровенно: всем обликом, манерами, а главное, характером.

– Я добрая?

– Да, во всяком случае, когда не играете комедию, а нельзя же играть все время.

– Опять вы правы… А мое лицо?

– Бывает такая красота… то, что называют классической красотой.

– Да, знаем. Что же дальше?

– Что дальше? Бывает, видишь женщин, тех, что слывут миловидными, но они пройдут – и о них забываешь. А бывают лица… красивые, милые… и после них надолго остается впечатление, остается какое-то приятное, нежное чувство.

– Превосходно… ну и что дальше?

– Как вы допытываетесь!

– Пользуюсь случаем немного узнать, что обо мне думают; не скоро я найду опять человека, с которым могу вот так разговаривать, не рискуя своим добрым именем. А как это на вас нашло? Внезапно или понемногу?

– Понемногу.

– Гм, гм!

– Так лучше, так прочнее. Кого полюбишь в один день, того и разлюбить невелика беда, а…

– Ну, рифмуйте: такая любовь длится всегда!

– Да, всегда.

Мы беседовали еще долго, и я прониклась глубоким уважением к этому человеку, который любит так почтительно и истово и никогда не запятнал своей любви ни единым кощунственным словом или взглядом.

– Вы любите говорить о любви? – спросила я ни с того ни с сего.

– Нет; и говорить о ней просто так – кощунство.

– Но это занятно!