Она не могла видеть его, но чувствовала жар его тела. Наконец раздался приглушенный стон — Мари-Лор поняла, что эта невероятная медлительность тоже ему давалась нелегко.

Но когда наконец он вошел в нее, то сделал это быстро и уверенно…

Вассалы нового герцога — грубоватые, рассудительные на вид местные власти из окрестных деревень — торопливо произносили выученные наизусть обеты, списанные их стряпчими из заплесневелых средневековых книг, в которые не заглядывало уже несколько поколений. Им явно хочется поскорее покончить с этой ерундой, думал Жозеф.

Что касается его самого, это могло продолжаться до бесконечности. Пока эти встающие перед ним образы не покинут его. Не говоря уже о чувственных восприятиях, запечатлевшихся, казалось, на каждом нерве и мускуле его тела…

«Давай», — прошептал он, вставая на колени и приподнимая ее. Она откинулась назад на его грудь, прижимаясь ягодицами к его бедрам и паху. Откинув ее волосы, Жозеф припал поцелуем к ее шее, не переставая ласкать грудь и живот. Ближе, еще ближе…

Едва ли кто понимал, что бормочут со скучающим видом эти джентльмены, подумала Мари-Лор. Хорошо, что Николя заранее объяснил, что каждый из них клянется быть «хорошим, верным и преданным вассалом моему сюзерену герцогу и его наследникам…».

Его наследникам. Кто-то во дворе фыркнул. Герцогиня бросила на толпу гневный взгляд. Бертранда толкнула Николя в бок и пожала плечами.

Ужасные допотопные фразы. И в то же время слова, которые она сумела разобрать, находили отклик в ее сознании.

… Ибо в том, как он держал ее, чувствовались власть, сила завоевателя, высокомерие собственника. Она всем телом стремилась вобрать его в себя, она чувствовала каждую его жилку, а он по-прежнему входил все глубже и глубже в ее чрево.

Боже, как ей хотелось, чтобы он излил в него всего себя.

У нее перехватило дыхание. До этой минуты она не признавалась себе, как сильно ей хочется это ощутить.

Но она не могла этого хотеть. Было бы безумием хотеть этого. Да, да, она, конечно, хотела его, всего, целиком… но не так, чтобы разрушить свою жизнь или погубить себя. Нет. Это было просто невозможно, даже если отказать себе в этом значило бы обречь себя на невероятные страдания. Она должна радоваться, должна быть благодарна за то, что он был так осторожен… Но она не испытывала благодарности.

Мари-Лор заставила себя разжать зубы, вдохнуть полной грудью и взять себя в руки. А сейчас, подумала она, ей следует быть благодарной за этот острый приступ разочарования, вернувший ее в реальность.

Бесконечная церемония все-таки подошла к концу. Для ее участников будет дан торжественный обед. Пора снова браться за работу.

Кажется, подумал Жозеф, они заканчивают свои клятвы. Монотонное бормотание подходило к концу.

«… Хранить его тайны, не причинять ему вреда, всеми силами обеспечивать ему его честные доходы и не предавать его и не уклоняться от его суда».

Не предавать и не уклоняться…

И хранить его тайны…

— И хотя бы получить за это хороший обед, — шепнул Робер Мари-Лор. Она хихикнула, и месье Коле шикнул на обоих.

— И хороший обед — это все, что они получат, — сказал Николя вечером, когда в судомойню принесли груду грязных тарелок. — Я уже слышал, как в деревне ворчали, называя нового герцога скрягой. Он даже не снизил крестьянам налоги, как по традиции это делает каждый джентльмен, принимая свой титул.

«Вот что значит иметь дело с аристократами, — подумала Мари-Лор. — Они всегда обманывают тебя и не отдают того, что тебе должны».

— Нет, — сказал он ей в ту ночь. — Ни в коем случае. — Мари-Лор не удивилась. Достойно восхищения то, как он последнее время соблюдал осторожность. И совершенно абсурдным было ее желание решиться на этот безумный риск.

— Только один раз, — просила она. — Только один раз почувствовать твою живую кожу. Разве это не было бы приятно?

Он отвел взгляд.

— Да, конечно. Это было бы более чем приятно. Ты даже не представляешь, как это было бы приятно, — резко повторил Жозеф.

— Так покажи мне! Я знаю, как ты добр и благороден. Но всего лишь раз… брат говорил мне, что… ты можешь… э… выйти до того, как…

Но на самом деле Жиль предупреждал ее никогда не соглашаться, если мужчина такое предложит.

Жозеф уже наполовину натянул презерватив, и Мари-Лор протянула руку, чтобы помешать ему… И увидела, что во время их спора он совершенно неожиданно совсем «завял».

Жозеф казался удивленным не меньше ее.

— Я понимаю, — тихо сказала она, — что такое не часто случается с тобой.

Уголки его губ опустились.

— Полагаю, что в эту минуту я должен бы сказать нечто подобное. Но правда в том, что так случается. В этом мире есть весьма немногое, в чем я могу положиться на самого себя, и, конечно, не на доброту или благородство, но… Тебе не обязательно здесь оставаться, — поспешно добавил он. — Возможно, будет лучше, если ты сейчас уйдешь. Я уверен, что завтра ночью…

— Я тоже в этом уверена, — сказала она. — К завтрашнему вечеру ты найдешь способ избавиться от мыслей, которые так повлияли на тебя. Ты поглубже запрячешь их вместе с другими тайнами, о которых я не знаю. И тогда я уже никогда не узнаю их.

Она почти забыла, какими холодными могут быть его глаза.

— Всегда хочется узнать то, чего не написано на странице, — проворчал Жозеф.

— Это было на странице, — возразила Мари-Лор, — только слов было меньше. А сейчас это написано на твоем лице. Я знала тогда и знаю сейчас.

Он запахнул халат и прошелся по комнате.

— А если бы ты узнала тайны месье X? Если бы ты узнала, что он… я — убийца?

— Ты не убийца! Я бы это почувствовала. Конечно, ты был солдатом…

Он опустился в кресло.

— Ну, не совсем убийцей, полагаю. Но я не говорю о смерти в бою. Я говорю о невинном… и очень дорогом… человеке. И я был причиной.

Она замерла, не в силах поверить в то, что собирался сказать Жозеф. На минуту она подумала, не перебраться ли ей на свое место к окну.

Но история оказалась совсем не такой, какую она ожидала.

— Иди сюда, — сказал он. — Не знаю, смогу ли я рассказать об этом, если буду смотреть тебе в лицо. Но если ты будешь со мной… это немного мне поможет.

Он рассказывал запинаясь, теряя способность красиво и выразительно передавать свои мысли. Местами его речь становилась монотонной, местами лихорадочно торопливой. Иногда наступали длинные паузы.

Все началось в школе, ему еще не было четырнадцати лет. Все его друзья уже имели первый сексуальный опыт, чаще всего с белошвейками и горничными своих матерей.

Свернувшись у него на коленях, прижавшись головой к его шее, Мари-Лор чувствовала его затрудненное дыхание и дрожь в голосе.