Этьен выбирается следом и берет ее за руку. Она ступает по проводам. Они тянутся между пыльными ящиками, взбираются на козлы. Дядюшка ведет ее через их хитросплетение и усаживает на мягкую банкетку.

– Мы на чердаке. Перед нами печная труба. Положи руки на стол. Вот так.

Стол заставлен металлическими ящиками. Здесь есть лампы, катушки, переключатели, шкалы, по меньшей мере один патефон. Мари-Лора понимает, что вся эта часть мансарды – какой-то большой механизм. Черепичная крыша у них над головой раскалена от солнца. Этьен надевает на Мари-Лору наушники. Через них она слышит, как он поворачивает какую-то ручку, и тут же раздается простая приятная мелодия. Ощущение такое, будто пианист играет у нее в голове.

Музыка мало-помалу становится тише, и вступает голос: «Представьте себе кусок угля в вашей семейной печке. Видите его, дети? Когда-то он был зеленым растением, папоротником или хвощом, который рос миллион лет назад. А может, не миллион, а два или даже сто миллионов лет назад».

Некоторое время спустя голос вновь сменяется мелодией. Дядя снимает с Мари-Лоры наушники.

– В детстве, – говорит он, – мой брат был талантлив во всем, но особенно люди восхищались его голосом. Монахини в школе Святого Викентия хотели создать хор, чтобы брат был в нем солистом. Мы с Анри мечтали записывать и продавать грампластинки. У него был голос, у меня знания, а тогда грамзаписи были в моде. И почти никто не делал детских программ. Мы обратились в парижскую звукозаписывающую студию, там заинтересовались. Я написал десять сценариев о науке, Анри их отрепетировал, и мы наконец приступили к записи. Твой отец был тогда еще маленький, но он приходил и слушал. Никогда в жизни я не был так счастлив.

– А потом началась война.

– Мы стали связистами. Наша работа, моя и твоего дедушки, заключалась в том, чтобы тянуть телеграфные провода от командных постов в тылу к офицерам на передовой. По ночам противник выпускал над окопами снаряды, называемые «сигнальные ракеты Вери»: короткоживущие звезды на парашютах, которые освещали цель для снайперов. Пока они горели, каждый солдат в радиусе их действия замирал. Иногда за час противник мог выпустить восемьдесят-девяносто таких ракет, одну за другой, и ночь обращалась в странный черно-белый день, как от фотовспышки. Тихо-тихо, только трещат ракеты, а потом слышишь, как свистит снайперская пуля и попадает в землю позади тебя. Мы старались держаться как можно ближе друг к другу. Однако на меня иногда нападал какой-то паралич: я не мог шевельнуть не то что рукой или ногой, даже пальцем. Не мог открыть глаза. Анри лежал рядом со мной и нашептывал эти сценарии, те самые, что мы записали. Иногда всю ночь. Снова и снова. Как будто плел вокруг нас какую-то защитную сеть. До самого утра.

– Но он погиб.

– А я нет.

Мари-Лора понимает: вот откуда идет его страх, все страхи. Что свет, который ты бессилен остановить, зависнет над тобой и направит в тебя пулю.

– Кто построил это все, дядюшка? Этот механизм?

– Я. После войны. Строил много лет.

– И как он работает?

– Это радиопередатчик. Вот этот тумблер, – дядюшка кладет ее руку на то, о чем рассказывает, – включает микрофон, а этот – фонограф. Вот усилитель с предварительной модуляцией, вот лампы, вот катушки. Антенна выдвигается в печную трубу. Двенадцать метров. Вот рычаг, чувствуешь? Представь, что энергия – это волны и передатчик шлет во все стороны ровные круги. Твой голос их деформирует…

Мари-Лора уже не слушает. Пахнет пылью, все вокруг непонятное и в то же время завораживает. Сколько лет этому передатчику? Десять? Двадцать?

– Что ты передаешь?

– Записи моего брата. Парижская студия их не купила, но я каждую ночь проигрывал все десять наших записей, пока они почти совсем не стерлись. И музыку.

– Фортепьяно?

– «Лунный свет» Дебюсси. – Он трогает металлическую трубку с шариком на конце. – Просто вставляю микрофон в патефонную трубу, и вуаля!

Мари-Лора наклоняется над микрофоном и говорит: «Здравствуйте!» Дядюшка смеется своим легким смехом.

– А кто-нибудь из детей слышал твою передачу? – спрашивает она.

– Не знаю.

– А далеко она доходит, дядюшка?

– Далеко.

– До Англии?

– Запросто.

– До Парижа?

– Да. Однако я не стремился к тому, чтобы услышали в Англии. Или в Париже. Я думал, если сигнал будет достаточно мощный, может быть, брат меня услышит. И тогда я немного успокою его, защищу, как он всегда защищал меня.

– Ты проигрывал брату его собственный голос? После его смерти?

– И Дебюсси.

– А он когда-нибудь отзывался?

Чердак поскрипывает. Что за привидения пробираются бочком вдоль стен, подслушивая разговор? Мари-Лора почти ощущает в воздухе вкус дядюшкиного страха.

– Нет, – говорит он. – Ни разу.

* * *

Дорогая Ютта!

Мальчишки шепчутся, что доктор Гауптман связан с очень влиятельными министрами. Он не говорит ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ Но он хочет, чтобы я все время ему помогал! Я каждый вечер хожу в его лабораторию, и доктор поручает мне собирать контуры для радио, которое он испытывает. И еще я решаю тригонометрические задачки. Он говорит мне включить все мои творческие способности; он говорит, творчество – топливо для рейха. Поручает одному большому старшекласснику, его прозвали Великаном, стоять надо мной с секундомером и проверять, как быстро я считаю. Треугольники, треугольники, треугольники. Я решаю за вечер, наверное, по пятьдесят задач. Зачем – мне не объясняют. Ты не поверишь, какая у них тут медная проволока – ▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅▅ Когда Великан идет, все уступают ему дорогу.

Доктор Гауптман говорит, мы можем сделать что угодно, построить что угодно. Говорит, фюрер пригласил ученых, чтобы те помогли ему управлять погодой. Говорит, фюрер может построить ракету, которая долетит до Японии. Что фюрер может построить город на Луне.

Дорогая Ютта!

Сегодня на полевых учениях комендант рассказал нам про Райнера Шикера. Он был молодым капралом, а его командиру надо было заслать кого-нибудь во вражеский тыл, чтобы составить карту оборонительных сооружений. Командир спросил, есть ли добровольцы, и вызвался один Райнер Шикер. Но на следующий же день его поймали. На следующий же день! Поляки схватили его и стали пытать током. Они включали такой сильный ток, что у Шикера расплавились мозги, сказал комендант, но он все равно ничего не выдал. Он сказал: «Я жалею лишь о том, что могу отдать за Родину только одну жизнь».