Мишель прижимается к ее боку и затихает. Слышно только, как движутся его руки и щелкают кнопки.

– Что это за игра?

– «Варлордс».

– Ты играешь с компьютером?

– С Жаком.

– А где Жак?

Мальчик целиком занят игрой. Не важно, где Жак; Жак – в игре. Мари-Лора сидит, упершись тростью в гравий, мальчик лихорадочно жмет на кнопки. Через некоторое время он ойкает, и телефон издает прощальное чириканье.

– У тебя все в порядке?

– Он меня убил. – Мишель постепенно возвращается в обычный мир. – Жак, в смысле. Я убит.

– В игре?

– Да. Но всегда можно начать снова.

В саду ветер сдувает с деревьев иней. Солнце греет тыльную сторону ладоней, под боком теплый внук – Мари-Лора целиком ушла в эти ощущения.

– Бабушка, а ты чего-нибудь хотела в подарок на двенадцать лет?

– Да. Книгу Жюль Верна.

– Ту, которую мне мама читала? Ты ее получила?

– Да. В некотором смысле.

– В ней очень много сложных названий рыб.

– Да, и еще кораллов и моллюсков, – говорит Мари-Лора со смехом.

– Особенно моллюсков. Чудесное утро, правда, бабушка?

– Замечательное.

Внизу на дорожках разговаривают люди, ветер в живой изгороди поет торжественный гимн, у входа в лабиринт потрескивают большие старые кедры. Мари-Лора воображает электромагнитные волны, которые входят в телефон Мишеля и выходят из него, примерно как описывал Этьен, только с тех пор их стало в тысячу, а то и в миллион раз больше. Потоки эсэмэсок, реки мобильных разговоров, телевизионных программ, электронной почты текут под домами и над домами, проходят между зданиями, между ретрансляторами в тоннелях метро и на фонарных столбах, между антеннами на крышах; реклама супермаркетов и печенья с двухслойной начинкой несется на космическую орбиту и обратно на Землю, десять тысяч «Я по тебе скучаю», пятьдесят тысяч «Я тебя люблю», оскорбления политикам, напоминания о встречах, реклама украшений, реклама кофе, реклама мебели и биржевые сводки летят невидимо над лабиринтом парижских улиц, над полями сражений и солдатскими кладбищами, над Арденнами, над Рейном, над Бельгией и Данией, над тем вечно меняющимся ландшафтом, который мы называем странами. И так ли трудно поверить, что души странствуют теми же путями? Что ее папа, и Этьен, и мадам Манек, и немецкий мальчик по имени Вернер Пфенниг летят в стаях, как цапли, крачки, скворцы? Что караваны душ невидимо проносятся наверху и, если хорошенько прислушаться, их можно услышать? Они летят над крышами, вдоль тротуаров, проходят сквозь твое пальто, рубашку, грудину и легкие и мчат дальше; воздух – библиотека и патефонная пластинка всякой прожитой жизни, всякой прозвучавшей фразы, и в нем по-прежнему отдаются все когда-либо сказанные слова.

Каждый час, думает она, из мира уходят люди, помнящие войну.

Мы возродимся в траве. В цветах. В песнях.

Мишель берет ее под руку, они спускаются по тропинке к воротам на улицу Кювье. Мари-Лора проходит одну канализационную решетку, две, три, четыре, пять, а перед входом в свой дом говорит:

– Можешь оставить меня здесь, Мишель. Дорогу сам найдешь?

– Конечно.

– Тогда до следующей недели.

Он целует ее в обе щеки:

– До следующей недели, бабушка.

Она слушает его шаги. Наконец они затихают, остается лишь шуршание шин, лязг трамваев и быстрая поступь озябших пешеходов.

Я глубоко признателен Американской академии в Риме, Комиссии по искусству штата Айдахо и мемориальному фонду Джона Саймона Гуггенхайма. Спасибо Франсису Жеффару, который впервые привез меня в Сен-Мало. Спасибо вам, Бинки Урбан и Клер Рейхилл, за ободрение и доверие. И особое спасибо Нэн Грэм, которая ждала десять лет, а потом не пожалела для этой книги своей любви и многих часов редакторского труда.

Мне очень помогли книги «И стал свет» Жака Люссейрана, «Kaputt» Курцио Малапарте, «Лесной царь» Мишеля Турнье и «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» Ричарда Фейнмана («Он починил приемник силой мысли!»); Корт Конли, регулярно присылавший в мой почтовый ящик тщательно отобранный материал, первые читатели Хол и Жак Истмены, Джессика Сакс, Меган Твиди, Джон Силверман, Стив Смит, Стефани Неллен, Крис Дорр, Марк Дорр, Дик Дорр, Мишель Мурамбль, Кара Уотсон, Честон Кнапп, Мег Стори и Эмили Форленд, а особенно мама, Мерилин Дорр, которая была моим доктором Жеффаром и моим Жюль Верном.

Больше всего я благодарен Оуэну и Генри, которые прожили с этой книгой всю свою жизнь, и Шауне, без которой ничего бы этого не было и на которой все держится.