Ришелье прежде всего его своеобразным личным пантеоном. Он желал видеть себя окруженным выдающимися людьми, перед которыми он преклонялся и которым желал уподобиться в памяти современников и потомков. Отобранные им «Герои» не просто считались верными соратниками французских королей, они, по мнению кардинала, являлись главными действующими лицами славной истории Франции[605]. Таким образом, заказывая портреты для своей галереи и обсуждая список тех, кто будет в ней представлен, Ришелье явно уходил от более раннего гуманистического дискурса, характерного для итальянского и французского историописания конца XV — начала XVI в. и рассматривавшего в качестве героев прошлого исключительно правителей той или иной страны.

В своем парижском дворце, в отличие от загородных резиденций, первый министр, насколько можно судить, решительно отказался от подобной установки: не случайно портреты членов королевской семьи сильно уступали в количестве полотнам, изображавшим государственных деятелей, которые не являлись ни принцами крови, ни даже представителями высшей знати. Собственно, из всех французских монархов прошлого на полотнах Филиппа де Шампаня и Симона Вуэ оказался запечатлен один лишь Генрих IV, к которому кардинал относился с исключительным пиететом. Именно его программу реформ, не доведенную самим королем до конца, Ришелье желал воплотить в жизнь в ходе своего правления в качестве главного политического советника Людовика XIII: укрепить государство, усилить его централизацию, обеспечить главенство светской власти над церковью и центра над провинциями, ликвидировать аристократическую оппозицию, решить религиозный вопрос[607].

Для кардинала, таким образом, истинным героем человек становился не по рождению, а в соответствии со своими реальными деяниями — подвигами, совершенными на благо страны. Из таких героев хозяин Пале-Кардиналь и создавал для будущих поколений образцы для подражания. Эти достойные люди представлялись Ришелье прежде всего инструментами, посланными Господом на помощь королевству и его правителю[608]: именно поэтому он придавал особое значение религиозным вопросам, рассматривая их не как отдельную сферу интересов, но как часть общегосударственных забот[609].

Лично себя кардинал, вне всякого сомнения, полагал именно таким героем, прочие же деятели прошлого должны были лишь создавать для него необходимый фон, прославляя первого министра как главного среди них. Не случайно портрет Ришелье находился в Галерее знаменитых людей Palais-Cardinal не среди изображений военачальников и королевских советников, а рядом с портретами членов семьи Генриха IV[610]. Не случайно кардинал собирался лично написать историю правления Людовика XIII, дабы подчеркнуть (а возможно, и приукрасить) собственную роль в ней[611]. Уверенность в своей исключительности не покидала его с 1624 г., когда он занял пост первого министра Людовика XIII, и до самой смерти в 1642 г. Он не сомневался, что лишь он один в состоянии решить все актуальные проблемы Французского королевства, и эта уверенность звучала в его «Политическом завещании», адресованном монарху:

Когда Ваше Величество соблаговолили призвать меня в свой Совет для участия в управлении своими делами, могу удостоверить, что гугеноты разделяли с Вами власть в государстве, вельможи вели себя так, словно не были Вашими подданными, а самые сильные губернаторы чувствовали себя чуть ли не самостоятельными властителями… Еще могу сказать, что союзы с иностранными государствами были в запущенном состоянии, а собственная корысть предпочтена общей пользе. Одним словом, достоинство Королевского Величества было недопустимо унижено[612].

Впрочем, мнение об уникальности фигуры кардинала Ришелье и о его выдающихся способностях в делах управления разделял и сам Людовик XIII. В личном послании от 6 июня 1626 г. он писал своему первому министру:

Благодаря Господу все идет хорошо с тех пор, как Вы здесь; я питаю к Вам полное доверие, и у меня никогда не было никого, кто служил бы мне на благо так, как это делаете Вы. Не обращаете никакого внимания на то, что о Вас говорят. Я разоблачу любую клевету на Вас и заставлю любого из тех, кто желает быть членом моего Совета, считаться с Вами[613].

Даже политические противники кардинала, как, например, Франсуа де Ларошфуко, признавали его выдающиеся заслуги:

Никто лучше его не постиг до того времени мощи королевства и никто не сумел объединить его полностью в руках самодержца. Суровость его правления привела к обильному пролитию крови, вельможи королевства были сломлены и унижены, народ обременен податями, но взятие Ла-Рошели, сокрушение партии гугенотов, ослабление Австрийского дома, такое величие в его замыслах, такая ловкость в осуществлении их должны взять вверх над злопамятством частных лиц и превознести его память хвалою, которую она по справедливости заслужила[614].

Что же касается Галереи знаменитых людей в Palais-Cardinal, то исключительность кардинала Ришелье подчеркивалась здесь не только местоположением его портрета. В отличие от других представителей церкви и в полном противоречии с принятым в то время художественным каноном, кардинал был изображен (предположительно Филиппом де Шампанем) не сидя, а стоя, в типичной позе военачальника[615]. Именно в этой манере были выполнены практически все прижизненные портреты Ришелье, который не хотел, чтобы зрители видели его сидящим, т. е. «слабым»[616]. Иными словами, кардинал относил себя в большей степени к полководцам, к активным государственным деятелям — и в своей собственной галерее, вне всякого сомнения, он должен был быть изображен точно так же.

Трактовка личности Ришелье в сборнике Марка Вюльсона де ла Коломбьера также разительно отличалась от биографий прочих персонажей, портреты которых были представлены в Пале-Кардиналь. Он, естественно, был назван здесь «Героем» — «потрясшим всю землю оглушительными раскатами своей славы»[617], однако и все прочие эпитеты, сопутствовавшие описанию его жизни, давались в тексте в превосходной степени. Он являлся «великим человеком, обладавшим божественным происхождением», «гением», которого отличала «выдающаяся доблесть» и который покрыл себя «славой одного из наиболее мудрых и находчивых» государственных деятелей своего времени[618]. Он совершал «деяния, достойные восхищения» (les admirables actions), «несравненные и неоспоримые» (incomparables et inimitables actions), сопоставимые лишь с «чудесами» (merveilles), достойными полубогов и героев Античности[619]. Он был тем, кого и королева-мать Мария Медичи, и сам Людовик XIII почитали как своего лучшего советника[620], его слова воспринимались как истинные пророчества[621]. Ни одно решение короля не принималось без вмешательства Ришелье, ни одно государственное дело не было улажено без его участия[622]. Главной целью его героических усилий всегда оставались слава и величие монархии[623], а наиболее выдающимся свершением этого «второго Моисея» стало взятие Ла-Рошели, иными словами, победа над протестантами и извечным врагом Франции — Англией[624]. Основным девизом кардинала Ришелье, по мнению Марка Вюльсона де ла