Приехала мать Владислава Виктория Викентьевна, худая и тощая блокадница. У нее полжелудка было вырезано, питалась она, можно сказать, одним воздухом, но была замечательная искусница по части пирогов. Около года назад умер от рака ее муж, инженер-полковник в отставке Бронислав Фадеевич Масловский, и Виктория Викентьевна, энергично тянувшая его три с лишним года, в одночасье осталась не у дел в оглушительном одиночестве. Когда сын Владислав позвал ее в свое кафе ведать выпечкой, она сперва удивилась, а потом согласилась: живое дело все-таки, и люди вокруг. Виктория Викентьевна, старая колдунья, создала для «Ладьи» фирменный мясной пирог поразительной вкусноты.

Приехал Алексей Данилович Квашук, крепкий мужичок лет под тридцать, красавчик, похожий на молодого Жана Маре. Он прежде тоже плавал на теплоходе «Сызрань» — и вот какая приключилась на этом судне история, в которой оказался замешан и он, Квашук.

В 1985 году назначили на «Сызрань» нового капитана — Борзенкова. О нем в пароходстве шла молва, что с экипажем крут, но с начальством очень даже мягок. Одновременно на судне появилась и новая буфетчица Тоня — гибкая белокурая фея с загорелым лицом и светло-голубыми глазками, словно молящими о защите. Старший рулевой Квашук узнал в этой Тоне бывшую одноклассницу — учились когда-то в школе на Малой Охте, откуда Квашук после восьмого класса ушел в мореходку. Было у них, конечно, что вспомнить, о чем поговорить, — Квашук зачастил к Тоне. Само собой, это не осталось незамеченным.

А рейс оказался долгим и неприятным. Еще не вышли из Балтийского моря — на подходе к Эресунну, — Тоня попросила Квашука к ней в каюту больше не приходить. Кто-то доложил о его визитах капитану, и тот осерчал. Известно, на Морфлоте буфетчица — особа, приближенная к капитану. Ну что ж. У Квашука в Питере была подруга, можно даже сказать, невеста, — и он не собирался посягать на честь буфетчицы Тони. Ну, перехватил пяток поцелуев, всего-то делов. Однако капитан Борзенков на Квашука смотрел волком, а при подходе к Бремерхафену, в свежую погоду, когда судно рыскнуло на волне, обложил его, старшего рулевого, матом.

Владислава Масловского капитан тоже невзлюбил — что-то в докторе его раздражало. Может, интеллигентная внешность, а может, то, что доктор по вечерам пел под гитару песни Высоцкого и Галича и свободные от вахт набивались к нему в каюту.

Однажды в кают-компании капитан произнес филиппику против судовых врачей: дескать, все они бездельники, ничего не знают и не умеют, кроме как йодом мазнуть и таблетку в рот запихнуть. Он это сказал за своим столиком, обращался к первому помощнику и старпому, но достаточно громко, чтобы Масловский — в другом углу кают-компании — услышал. И Масловский не стерпел, возмутился: «Какое вы имеете право так обвинять?» — «А я не к вам обращаюсь, — повернул к нему капитан красное усмешливое лицо. — Так что помалкивайте, доктор».

На исходе второго месяца плавания «Сызрань» отдала якорь на Западном рейде Сингапура. Тут Масловский в судовой амбулатории сделал Тоне аборт. Мог бы и не делать, в его обязанности это не входило, но — как устоять перед умоляющими голубыми глазками? В Японии переходили из порта в порт, брали груз на Находку, а в Находке — груз на Вьетнам. Во Вьетнаме, известно, стоянки долгие, с разгрузкой не торопятся. Новый год встречали в Дананге. Борзенков уединился в своей каюте со старпомом и стармехом, пили полночи, потом капитан пошел искать Тоню. А они накануне поссорились, и Тоня, в числе прочего обслуживающего персонала, встречала Новый год у доктора в амбулатории. Поскольку выпивка не поощрялась, Масловский запер дверь и затемнил иллюминатор, выходящий на главную палубу. Поставил бутылку красного вина, флакон японской сакэ. Выпивали тихо, песен не пели. Капитан искал Тоню по всему пароходу — и не нашел. А спустя несколько дней они помирились, Тоня рассказала Борзенкову о встрече Нового года в амбулатории. Капитан вызвал доктора, наорал на него: пьянство на судне разводите! Схлестнулись они сильно, первый помощник утихомирил их, но ненадолго.

В Индийском океане набросился на «Сызрань» зимний муссон. В Аденском заливе полегчало. Шли Красным морем, когда Тоня опять заявилась к доктору: снова она залетела. Но слезы на сей раз не помогли буфетчице: Масловский наотрез отказался делать аборт. Его отношения с капитаном обострились до предела. Борзенков с помощью послушного старпома искал малейшего повода придраться к доктору. То международная сандекларация неправильно составлена, то в аптечке хищение спиртосодержащих лекарств, то упущен контроль за питьевой водой. «Ничего не упущен! — возмутился Масловский. — Команда давно предупреждена: пить только минералку, полюстровскую! И в аптечке все на месте!» — «А вот придем в Питер, назначим комиссию, посмотрим, что на месте, что не на месте», — сказал капитан с издевочкой. Разговор произошел в кают-компании за ужином. Уже позади был Суэцкий канал, «Сызрань» мотало на средиземноморских волнах. Нервы у Масловского не выдержали, он закричал: «Хоть сто комиссий! — И, уже напрочь сорвавшись с якорей: — Вы… вы потому придираетесь, что я вашей Тоне отказался делать второй аборт!» Лицо капитана налилось тяжелым свекольным цветом. Он трахнул кулаком по столу так, что подпрыгнули тарелки с макаронами, гаркнул: «Вон из кают-компании!»

На «Сызрани» стало душно, как перед грозой. Не пел, не бренчал на гитаре доктор по вечерам. Он отпустил усы. В кают-компанию приходил питаться позже всех, чтоб не встречаться с капитаном. Голубые Тонины глазки были постоянно заплаканы. Борзенков объявил ей, что к беременности непричастен, «все претензии к твоему Квашуку». Тоня в слезах — к бывшему однокласснику. Тот пошел к первому помощнику жаловаться, что капитан вешает на него, Квашука, свое блядство. А у первого, человека, подплывающего к пенсии, одно было на уме: чтобы на судне все было тихо-спокойно. «Успокойся, Квашук, — сказал первый. — Мало ли что сгоряча он брякнет. Тоня же тебе не предъявляет…» — «А если предъявит, — мрачно пообещал старший рулевой, — я капитану морду побью». — «Ну и что достигнешь? Под суд пойдешь», — сказал рассудительный первый.

Пришли в Ленинград, стали под разгрузку. Тут и комиссия на борт пожаловала, а во главе — сам предсудмедперсонала. Хищений в аптечке не нашли, но нервы Масловскому потрепали изрядно. «Капитан заявляет, что с вами не сработался. Я обязан это учесть», — сказал председатель медперсонала. И предложил Масловскому перейти на другое судно. Но Владислав решил уйти из плавсостава: спасибо, нахлебался досыта, не хочу больше зависеть от капризов бешеного капитана — и общий привет.

Нина одобрила его решение: черт с ними, японскими и сингапурскими шмотками, лучше, чтобы муж был дома, а не мотался месяцами в океанах. «Я и лицо твое не успела запомнить, — смеялась она. — А усатого тебя и вовсе не узнала…»

Несколько лет Владислав Масловский работал в поликлинике пароходства, и это было здорово: вместе с Ниной ездили на работу, вместе возвращались домой. Однажды к нему на медосмотр заявился Квашук. Загорелый, атлетически сложенный, предстал перед Владиславом, заулыбался: «Привет, доктор!» Масловский спросил, почему его давно не видно, не слышно. «А вы тот рейс помните? Меня же Борзенков обвинил, что я в рейсе развратничал. Я его вызвал на дуэль». — «Как — на дуэль?» — удивился Масловский. «На рапирах. Я в школьные годы ходил в кружок, фехтовал. А нет — так кулачный бой. Но Борзенков не принял. Написал бумагу в кадры, и мне закрыли визу». — «Вот ты какой… дуэлянт… А дальше что — пошел в бичи?» — «Бичевал недолго. Плавал по Неве на буксире. А Тоня в загранку ходила, так что — ничего…» — «Какая Тоня? — еще пуще удивился Масловский. — Та самая буфетчица с „Сызрани“?» — «Ну да». — «Так ты на ней женился?» — «Уже развелись мы. Она с сыном улетела в Холмск. Один штурманец с Сахалинского пароходства взял ее к себе». — «Постой… Так она от тебя родила сына?»