Разбой её печалит, просит помощи.

– Чтоб княгиня Пеплица и помощи просила? – хохотнул я. – Да неужто? Гордая ведь.

– Гордая не гордая, а люди гибнут.

Я насторожился.

– Как гибнут?

Пустельга повела плечами и обернулась на тропу. Там всё было спокойно: кобыла пощипывала жухлую траву, Рудо лёг посреди тропы и терпел ласки Огарька, который гладил пса по ушам, думая, что я не вижу.

– Разное и странное бывает, – ответила соколица. – То на купцов нападут, то деревню подожгут, то вырежут ночью целую слободу. Не хочу никого винить, но поговаривают, будто каждый раз перед разбоем поблизости видели скоморохов. А в иных деревнях заболевают вдруг дети, старики, а иногда – крепкие мужики. Снова на шутов указывают, кто-то верит, будто Она вернулась.

Я молча запустил руку в карман и показал рогатую брошь. Пустельга сдвинула брови.

– Где взял?

– На пожарище. Чернёнки спалили почти дотла, а тех, кто не сгорел, растерзали у приказной избы. Что за скоморохи способны на такое? Если только звери в скоморошьих костюмах. Что-то лихое тут, Пустельга. Что-то, чего я никак не могу понять.

– Спасибо, что рассказал. Собраться надо будет… – Пустельга вздохнула. – Могу чем-то помочь тебе? Сам-то путь куда держишь?

Я кивнул, убирая брошь обратно.

– Истод мне нужен. Не встречала?

Она задумчиво склонила голову.

– Самого не видала, но слышала разговоры волхвов. Недалеко он был, к северу от Коростельца, в Липоцвете. Может, и ушёл давно, сам знаешь, он не из тех, кто любит подолгу сидеть на месте.

Я мрачно хмыкнул.

– Да уж, знаю. Ладно, и на том спасибо.

– На что он тебе?

Я так и думал, что она это спросит. И приготовил ответ заранее.

– Игнеда просила. Хочет румяна такие, чтоб по семь дней не смывались. Хозяйские прихоти, что с них взять.

По прищуру Пустельги я понял, что она не поверила ни единому моему слову. Я ухмыльнулся, стараясь выглядеть убедительно, но ухмылка вышла скорее болезненной.

– Ну что ж, удачи, Кречет. Отыщи того, кто сможет смешать румяна красавице-княгине.

– И тебе удачи, Пустельга. Разберёмся ещё с разбойниками-скоморохами, кем бы они на самом деле ни были. Я пошлю весть Чеглоку и Дербнику, а ты остальным напиши.

Мы пожали друг другу руки. Ладонь Пустельги была широкой и мозолистой – рука воительницы, а не праздной девки. Я уже развернулся, чтобы продолжить путь, как вдруг она меня окликнула:

– Так что за мальчик с тобой? Не мог же ты забыть об осторожности. Или он преступник, на казнь везёшь?

Я покачал головой и сказал тихо, чтобы только Пустельга и слышала:

– Не преступник. Он хороший малый. Сам расскажу, когда пойму, кто он мне и для чего, а пока не спрашивай, ладно?

Пустельга поколебалась, оценивающе глядя на Огарька. Мальчишка нагло поковырялся в моей котомке, нашёл несколько ломтиков сушёных яблок и поднёс их Тени на раскрытой ладони. Кобыла принюхалась и вытянула губы, хватая угощение.

– Ладно. Не забывайся только. И осторожным будь.

Я улыбнулся Пустельге.

– Тебе того же.

Больше мы не сказали друг другу ни слова, и если б я знал, что будет дальше, то непременно задержался бы чуть дольше… Хотя это всё равно ничего не смогло бы изменить. На всё воля Господина Дорог, не мне с ним спорить, как решил, так и будет. Как бы мы ни старались, а всё же оставались так же беспомощны перед ним.

Я вскочил на Рудо, Пустельга – на Тень, в последний раз мы кивнули друг другу и помчались каждый в свою сторону, по своим сокольим делам.

– Как думаешь, легче быть бабой-соколицей? – спросил Огарёк, едва цокот копыт стих вдали.

– Чем же ей легче? Напротив, тяжелее только. Но ты за Пустельгу не переживай, она одна троих простых мужиков стоит. Бьётся насмерть, даже в своём белом кафтане и с косой ниже пояса. И кобыла у неё быстрее ветра, а уж оружие – лучшее, что Пеплица может достать для своей соколицы.

– Княгиня не просто так взяла бабу в соколы, верно ведь?

– Не знаю. Но она не ошиблась, это точно. Никто бы не ошибся, взяв на службу Пустельгу.

– Нравится тебе она?

Огарёк хитро покосился на меня через плечо, а я не выдержал и рассмеялся.

– Ты что же, сосватать меня решил? То Елава, то Пустельга. Так не пойдёт, плохо ты соколов понимаешь. А пока не поймёшь – не сможешь и мечтать о том, чтобы стать одним из нас.

Огарёк задал ещё с дюжину наводящих вопросов, хитрых и не очень, но я хранил таинственное молчание.

Глава 11

Там, где должно быть

У Великолесья нет оград или других видимых границ, но отчего-то всегда понимаешь, когда покидаешь его. В простых лесах нет этой мощи, невидимой силы, что хранит Великолесье. Будто чары Великолесских лесовых прозрачным куполом накрывают их владения, и воздух внутри этого купола густой, напитанный волшбой, а вне его – зыбкий, не такой духмяный, какой-то простой, что ли. Признаться, покинув Великолесье, я почувствовал себя незащищённым и уязвимым, хотя любой другой человек, наоборот, ощутил бы себя беспомощным, ступив под сень зачарованной чащи, а выйдя из неё, вздохнул бы полной грудью.

Золотой Отец нежился под пуховым одеялом из туч, и не видно было его яркого лика. Я радовался, что скоро мы доскачем в Липоцвет, и если Господин Дорог будет милостив, он сплетёт мой путь с путём знахаря. Однако чем ближе мы подъезжали к обжитым землям, тем чаще нам попадались всадники, купцы на телегах и пеший люд. И все они, ясное дело, глазели на нас, и я знал, что ярче всего они запомнят не сокола на монфе, а зеленокожего чужеземца. Всё-таки пойдёт молва, как ни крутись. Хорошо бы мне вернуться до того, как кто-нибудь расскажет об этом моему князю, а то ведь не оберусь проблем. Мы неслись через поле, и крестьянин, отложив серп, пристально разглядывал нас. Я в сотый раз пожалел о том, что взял Огарька с собой, а он вроде бы ничего такого не замечал или просто привык к недоверчивым взглядам.

Мы скакали весь день напролёт, но Огарёк не уставал вертеть головой, разглядывая красоту наших Княжеств, любуясь моими родными землями. Поля перемежались с рощами, прорезались речушками, зияли запрудами, зыбились болотцами – любуйся себе видами, вдыхай сладкие и печальные запахи последних цветов, но соколам вечно не до того, мы всегда хмурые да спешащие, приземлённые, даром что крылатые. Тёплый, нагретый за день воздух смешивался с холодными, сырыми порывами, выползающими из оврагов и топких низин.

Моего носа коснулся дымный запах, и на какой-то миг я вздрогнул, с ужасом подумав, что ещё одна деревня сгорела, но немного успокоился, поняв, что пахнет не горелыми жилищами, а можжевельником и дёгтем – сочетание странное и резкое, обычно так пахнет в крестьянских домах, откуда хотят изгнать хворь, очистить воздух от заразы. Рудо расчихался.

– Воняет чего-то. – Огарёк прикрыл нос рукавом. Не соскочил, наловчился держаться одной рукой.

– Не впервой же. Не капризничай, как девка, ты, небось, бывал в таких канавах, где воняет куда хуже дёгтя.

Огарёк поспешно вытер нос и отнял руку от лица.

– Да уж, прав ты. Бывал, где только не бывал. А чего там, как думаешь? Костры шаманские жгут?

– Шаманы у вас, дикарей, – поправил я его. – А у нас – волхвы да ворожеи, мудрые травники-кудесники. То селяне разожгли, вот увидишь. Заболел у них кто-то, вот и гонят прочь больной дух.

– Скоро увидим-то?

Скучно мальчишке нестись полями да лесами, даже верхом на монфе, даже в обществе сокола, даже побывав в гостях у лесного князя. Чудесное быстро становится обыденным, особенно в молодых и любопытных глазах, жадных до всего чуднóго.

– Скоро, скоро.

Я не соврал. Не прошло и нескольких минут, как Тракт вывел нас к холму, на широком горбу которого примостилась деревенька, каких по всем Княжествам раскидано как грибов после дождя. Маленькая совсем, в одну