Собранных показаний было вполне достаточно для привлечения виновных к военному суду. Поняв, что положение его весьма опасно матрос Шестаков начал утверждать, что он возвращался по другому борту, примерно, в половине третьего и видал Пивинского разговаривающим с караульным начальником Семеновым, а Захаров дремал на посту, лежа на скамейке, и вызова Пивинского не слышал.

Подполковник Найденов восстановил картину организации взрыва в следующем виде. Задолго до взрыва комендоры Ляпков и Бирюков пробалтываются в пьяном виде о том, что крейсер надо пустить на воздух и этим показывают, что они принимали участие в заговоре.

В ночь взрыва при разводе дневальных унтер-офицер Бессонов, несомненный соучастник, заранее распределил дневальных Терлеева, Захарова и Шестакова на нужные места; гальванер Бешенцев и хозяин погреба Захаров подготовили средства и к трём часам ночи произвели взрыв.

Все участники покушения, поэтому до момента взрыва ушли со своих мест на бак, как наиболее безопасное от взрыва место.

По-видимому, заговорщики рассчитывали, что от взрыва одного патрона произойдет пожар, от которого взорвутся два других снаряда с вывинченными трубками и далее детонирует остальной боезапас.

По данным заключения сделанного после проведенного расследования следователем Найденовым, дело представлялось так: в ночь с 19 на 20 август; около 3 часов утра в кормовом погребе 75-миллиметровых снарядов, в котором находилось более 800 выстрелов, произошёл взрыв и пожар. Немедленно к месту происшествия прибыли старший офицер Быстроумов и другие лица.

Из погреба шёл густой едкий дым. Предполагая самовозгорание пороха, Быстроумов распорядился затопить погреб. Когда дым улетучился и пожар был потушен, в выгородку погреба спустили сначала 1 кондуктор Мухин, а через некоторое время Быстроумов и др. Здесь в вод! были найдены 2 полуобгорелых голика, швабра, спичка с обгоревшей головкой, полу растоптанная свеча и поддельный ключ к висячему замку на двери погреба. В погребе на ящиках лежали: два 75-миллиметровых снаряженных патрона с вывинченным ударными трубками, ключ для вывинчивания этих трубок, 3 ударные трубки, а на палубе разорванная гильза взорвавшегося патрона и снаряд из этого патрона.

Корабль на ночь был разобщён с берегом, и на крейсере никаких посторонних лиц не было. Поэтому взрыв мог быть произведен только лицами из состава экипажа крейсера. Необходимо отметить, что проникнуть в погреб незамеченным, строго говоря, невозможно.

В коридоре офицерских кают, постоянно освещенном, недалеко от входа в кают-компанию находилась горловина, крышку которой надо было открыть и спуститься на броневую палубу. На этой палубе надо было открыть специальным отдраечным ключом тяжелую броневую крышку и отодвинуть её, после чего можно было спуститься в помещение перед погребами – в выгородку, куда выходили двери кормового 75– и 47-миллиметрового погребов. Ключи от этих погребов хранились у часового, проверка правильности закрытия дверей погребов была произведена дозорными, как и полагалось, около 20 часов 19 августа. В офицерских проходах и прилегающих помещениях дежурили дневальные. Рядом с горловиной помещался буфет, в котором ночевали дежурные вестовые. В общем, сходы в погреб находились «на глазах» пяти вахтенных. Вот обстановка, при которой произошел взрыв.

Следующей ночью был обыск у всех гальванеров, искали ключи от орудий. Через день еще 77 человек с крейсера перевели в Тулон во французский флотский экипаж, где содержались под стражей.

13 сентября они были отправлены в Архангельск. Эти матросы, в подготовке взрыва вряд ли участвовали, однако были неблагонадёжными, а потому Иванов почел за лучшее от них избавиться.

* * *

Офицеры «Аскольда» были твердо убеждены, что взрыв произведен матросами из команды «Аскольда». Легко представить себе, с каким озлоблением относились они к тем, на кого падало подозрение. Но и матросами овладела растерянность. Многие готовы были собственными руками растерзать виновных; с трудом допускали они мысль, чтобы свои же товарищи матросы решились погубить ночью во время сна весь экипаж…

Сразу вспомнили, что не так давно один из списанных унтер-офицеров, уезжая на Салоникский фронт, сказал на прощание: «Я вот уезжаю, а вы взлетите на воздух!» Тогда на эти слова никто не обратил никакого внимания. Теперь же они воспринимались совсем по-другому. Уже вовсю говорили о Ляпкове, которому, якобы, за взрыв крейсера ему предлагали сорок тысяч франков. Кроме этого вспомнили матросы и о том, что комендор Бирюков тоже в пьяном виде хвалился, что взорвет корабль и «все узнают каков Сашка Бирюков!» К этим фактам добавились и многочисленные как действительные, так и надуманные факты, о которых сообщили следователям некоторые фельдфебели, кондукторы и штрафной матрос Пивинский.

Все это помогло следствию ограничить круг подозреваемых, а затем построить обвинение против восьми матросов, отвечавших за погреба или дежуривших в ту ночь.

Историки В.Я. Крестьянинов и С.В. Молодцов в книге «Крейсер «Аскольд» по этому поводу пишут: «Как было установлено следствием, взрыву предшествовали разговоры о взрыве крейсера. Матросы вспомнили, что в конце марта 1916 года матрос С. Тимофеев, уезжая с «Аскольда» на Салоникский фронт, якобы, сказал: «Счастливы, что уезжаем, а то поднимемся на воздух». Вспомнили на следствии и о Ляпкове, и о комендоре Бирюкове, который неоднократно в пьяном виде, разойдясь, хвастал, что взорвет крейсер к чертовой матери.

В ночь взрыва на верхней палубе дежурили 4 часовых, вахтенный начальник, 2 вахтенных, 2 сигнальщика и 5 дневальных, а всего на корабле 26 человек. Поэтому посторонние пройти на крейсер незамеченными никак не могли. Тем более, попасть в погреб мимо офицерских кают, где дежурили вестовые, и находится дневальный. Дверь погреба была закрыта на замок, о чем свидетельствовал дозорный, а ключ хранился в ящике у часового. Найденный же в погребе ключ оказался поддельным.

Развод дневальных вахтенного отделения на дежурство в ночь с 19 на 20 августа проходил в полночь. Разводящий унтер-офицер Н. Д. Бессонов, дойдя до фамилии Г. С. Терлеева, спросил его, куда он хочет затупить. Терлеев попросился дневальным на бон. Некоторые дневальные обратили на это внимание. Обычно вахтенный унтер-офицер никогда не спрашивал, кому и куда хочется. Терлеев объяснил, что он заранее просился на бон, так как учился кататься на велосипеде, которых всегда было много на берегу.

Кроме этого следствие установило, что дежурных дневальных Шестакова, Захарова и Сафонова в момент взрыва на своих местах не оказалось. В то же время дневальный Редикюльцев удостоверил, что перед взрывом в носовом гальюне находились несколько человек, одетых по форме дневальных. Что не было на месте Захарова и Шестакова, утверждал Пивинский. Отсутствие Сафонова в машинном отделении засвидетельствовал лейтенант Кршимовский. Выяснилось, что днем 19 августа накануне взрыва Бешенцев и Захаров (хозяин погреба, в котором произошел взрыв) работали в погребе.

Захаров протестовал против показаний Пивинского, говоря, что он, как разряда штрафованных, не может давать показания и, кроме того, мстит ему, Захарову, за то, что был выдан команде как вор, и команда расправилась с Пивинским своим судом. Пивинский же утверждал, что Захаров – «самый скверный человек на крейсере».