наполненной событиями жизни в Риге в Херсоне она текла монотонно-спокойно. Город был маленький, пыльный и очень жаркий. Одноэтажные белые домики, неширокие улицы, поднимающиеся от реки кверху, горластый южный базар, заваленный фруктами и рыбой. Вот и весь Город. Главная улица Суворова — на ней сосредоточивались магазины — упиралась в городской сад, куда иногда ходил Алексей посидеть под дубом, который, как говорило предание, посадила сама Екатерина Великая.

В сентябре Чибисова приняли в мореходное училище, — экзамены он выдержал. Глущенко помог уладить формальности. Зима пролетела незаметно. Приходилось много заниматься науками, да были у Алексея еще два ученика, которым он давал уроки арифметики. Весной он получил штурманское свидетельство. На диплом не хватало стажа. Теперь надо было искать себе место на судне. После долгих поисков Алексей понял, что о должности штурмана даже на самом паршивом пароходе и думать не приходится. На судах не было и матросских мест. Херсон — город, где почти все жители так или иначе связаны с морем, — в достатке поставлял моряков для судов, заходящих в порт. А поселки Олешки и Голая Пристань, расположенные в низовьях Днепра, были полны целыми поколениями моряков. Оттуда выходили отличные капитаны, боцманы, механики и матросы. Так что вместе с Алексеем по причалам порта бродили десятки моряков, готовых пойти на любое судно, на любую должность. Деньги у Алексея кончились, его ученики давно уехали к родственникам в деревню проводить летние каникулы, и он уже подумывал о том, чтобы перебраться в Одессу, поискать там счастья. Опытные бичкомеры[13] говорили, что в Одессе устроиться значительно легче. С Херсоном не сравнишь. Когда он уже почти принял решение, ему повезло.

В этот день, как обычно, он обходил все причалы в поисках работы. Алексей остановился у датского парохода «Анни Мёрск». Еще вчера его здесь не было. Наверное, пришел ночью. Как большинство скандинавских судов, пароход сверкал чистотой. Палевые мачты, белая надстройка, блестящий черный борт, труба с белой маркой и голубой восьмиконечной звездой.

На спардеке стоял толстый, краснолицый человек в костюме цвета хаки, в рубашке с закатанными рукавами и в сдвинутой на затылок морской фуражке с большим блестящим козырьком.

Алексей разглядывал пароход, а толстяк, не обращая на него внимания, курил. Наконец он выбросил окурок за борт, взглянул на Алексея маленькими синими глазками и спросил на скверном английском языке:

— Матрос?

— Да.

— Работу ищешь?

— Да.

— Иди сюда.

Алексей поднялся по трапу на борт. Датчанин провел его в небольшую каюту, усадил на стул, представился:

— Старший помощник капитана Иенсен. Давай документы.

Алексей протянул ему мореходную книжку и свидетельство штурмана. Иенсен иронически хмыкнул:

— Место капитана тебе не подойдет, а штурманские все заняты. Матросом первого класса согласен? У нас заболел человек. Пришлось его оставить здесь.

— Согласен, — не раздумывая ответил Алексей. Это была удача.

— За первый месяц половину жалованья отдашь мне…

Алексей удивленно взглянул на штурмана.

Старпом говорил по-английски отвратительно, но Алексей сразу понял, что тот ему предлагает.

— Не подходит — можешь убираться, — сказал Иенсен и толкнул ногой дверь.

— Подходит, — буркнул Алексей.

Иенсен бросил мореходную книжку в ящик стола, протянул свидетельство Алексею:

— Это не нужно. Я внесу тебя в судовую роль и все оформлю в порту, а ты иди пока к боцману. Впрочем, пойдем вместе, я проведу сам.

Они прошли по чистой палубе к носовым люкам. Матросы открывали трюмы. Старпом подозвал сухого человечка в вязаной шапочке:

— Петер, вот тебе новый матрос. Русский. Как тебя зовут? — обернулся офицер к Чибисову.

Алексей назвался.

Боцман попробовал повторить фамилию, пробормотал что-то нечленораздельное, засмеялся:

— На твоей фамилии язык поломаешь. Имя я могу — Алек, а вот фамилию — нет. Ну, ты такой высокий, что тебя можно звать Лонг Алек. Не возражаешь? Так проще.

Алексей кивнул в знак согласия.

— А теперь, Алек, иди домой, возьми вещи и приходи на судно. Все в порядке, господин Иенсен.

Старпом повернулся и пошел к надстройке. Боцман подмигнул ему вслед:

— Пошел принять еще одну сверх девятой.

Матросы захохотали. Алексей почувствовал, что Иенсен не пользуется любовью экипажа. Ну и правильно. Не должен он нравиться порядочным людям. Может быть, и другие матросы поступили на «Анни Мёрск» на таких же условиях, как и он?

Через три дня «Анни Мёрск» ушла из Херсона в Геную с грузом пшеницы.

Алексей быстро осваивался среди незнакомых людей. Приглядывался к ним и к жизни на пароходе. Они сделали еще два рейса из Греции в Италию и Францию. Теперь «Анни Мёрск» снова шла в Италию, в маленький порт Кротону.

На пароходе Алексей потерял свое имя и фамилию. Все называли его не иначе, как Лонг Алек. Он привык к этому. Ему казалось, что это и есть его настоящее имя. Он сравнивал датское судно со старой «Бирутой». Все было похожим. Как и там, матросы и кочегары жили в носовых кубриках, а боцман — в маленькой клетушке на спардеке, называемой каютой, хотя в ней с трудом можно было вытянуть ноги.

Капитан, еще не старый датчанин, один из родственников судовладельцев, был далек от команды. Вряд ли он знал имена больше трех или четырех человек из своего экипажа. Разговаривал он только со старпомом, старшим механиком и стюардом. Но если все же приходилось обращаться к матросам, капитан вежливо называл их на «вы».

Второй и третий штурманы, веселые молодые люди, относились к команде хорошо и дружно ненавидели Иенсена. Даже с ними старпом держался высокомерно, постоянно бывал мелочно придирчив.

Работали на «Анни Мёрск» по десять часов. Кормили здесь лучше, чем на «Бируте», платили больше. Алексей получал шесть английских фунтов в месяц.

Команда была разноязыкая. Датчане, шведы, норвежцы. Были два англичанина, немец, негр. Кто не знал датского языка, говорил по-английски. Говорили не ахти как, но понимали друг друга отлично.

Алексей быстро запоминал незнакомые слова и уже мог бегло объясняться. Помогла подготовка, полученная в реальном и в мореходной школе. Ему вообще легко давались языки.

Матросы жили дружно, работали добросовестно. Боцмана Олафсена уважали и, если возникали жалобы, обращались только к нему. Говорить со старшим помощником или тем более с капитаном не приходило никому в голову. Только Олафсен имел на это право. Слово боцмана являлось законом. Возражать ему не осмеливались. Боялись потерять место. Но, к счастью, Олафсен был добрым, веселым и справедливым человеком. Он никогда не кричал, не ругался, не ходил жаловаться к старпому. Зато Иенсен ни одной фразы не мог произнести без отборной ругани. Стоящих ниже себя не считал за людей. Матросы его не любили.