казалось логичным, что она живет под ними. Играя с Йойо в корриду и размахивая перед ней полотенцем, Сэнди после каждой успешной схватки со смертью кричала: «Оле!» – и, подняв правую руку перед толпой, победоносно топала ногами. Позже ее всегда мучила совесть, но она ничего не могла с собой поделать. Вскоре после их переезда La Bruja остановила мать с девочками в коридоре и выпалила ругательное слово, которым их иногда обзывали одноклассники:

– Испашки! Проваливайте восвояси!

Вернувшись домой со смены в больнице, папи сразу отправился в душ, где принялся петь любимую островную песню. Девочки, надевавшие выходные платья, хихикали. Они пребывали в веселом расположении духа, поскольку обнаружили, что фамилия Фэннингов созвучна английскому слову, недавно услышанному ими на школьной игровой площадке: оно означало пятую точку.

«Мы будем есть с задницами», – сказала одна из сестер, чтобы рассмешить остальных. Папи вышел из ванной, зачесывая назад влажные темные кудри. Он взглянул на девочек и подмигнул.

– Ваш папи – эффектный мужчина, а? – Он встал перед зеркалом в коридоре, вертясь из стороны в сторону. – Ваш папи – красавец.

Девочки поддержали его возгласами одобрения.

Они впервые в Нью-Йорке видели своего отца в таком беззаботном настроении. Чаще всего он беспокоился из-за la situaсión[65] на родине. У некоторых дядюшек были неприятности. Дядю Мундо посадили в тюрьму, а дяди Фиделио, возможно, не было в живых. Из-за какой-то загвоздки с его иностранным образованием папи не удавалось получить американскую врачебную лицензию, а деньги были на исходе. Доктор Фэннинг пытался помочь, подыскивая ему различные подработки, но сначала папи необходимо было сдать квалификационный экзамен. Это доктор Фэннинг устроил его в аспирантуру, благодаря чему они вырвались с родины. Теперь добрый доктор и его жена пригласили всю их семью в дорогой ресторан. Фэннинги знали, что Гарсиа не могут позволить себе такую роскошь. По словам мами, знакомство со столь замечательными людьми давало ей надежду, что, возможно, в глубине души американцы – добрые люди.

– Но вы должны вести себя прилично, – снова принялась наставлять их мами. – Вы должны показать им, из какой вы хорошей семьи.

Девочки наблюдали, как мами и папи заканчивают одеваться, и поправляли свои колготки – новый неудобный предмет их гардероба. Колготки собирались в складки на щиколотках и провисали в промежности, из-за чего им всегда казалось, что с них спадают трусы. Они чувствовали себя как забинтованные мумии. На экскурсии в музее, затуманивая своим дыханием стеклянную витрину, Сэнди размышляла, что будет, если мумии разбинтовать: будут ли они по-прежнему смуглыми египтянами, или их кожа, так долго пробывшая под бинтами, побледнела, как кожа американцев под всей этой теплой одеждой для зимы, которая еще только начиналась?

Положив локти на туалетный столик, Сэнди наблюдала в зеркало, как ее мать расчесывает свои темные волосы. Этим вечером мами снова превращалась в красавицу, которой была на родине. В искусственном свете ее лицо было бледным и трагичным, а глаза сияли, как поднесенный к свету янтарь. Длинношеяя, в черном платье с круглым вырезом на спине и широкими плечами, она была похожа на скользящего по озеру лебедя. На ее шее сверкало золотое ожерелье с настоящими бриллиантами. «Если станет совсем плохо, – иногда мрачно шутила мами, – продам ожерелье и серьги, которые подарил мне папи». Папи всегда хмурился и велел ей не говорить глупостей.

Сэнди думала, что если станет совсем плохо, то она продаст браслет с брелоком-мельницей, который вечно цеплялся за ее одежду. Она даже отрежет и продаст свои волосы; на родине служанка говорила ей, что девушки с хорошими волосами всегда могут это сделать. Она понятия не имела, кто их купит. Она никогда не видела, чтобы волосы продавались в больших универмагах, куда мами иногда водила их, чтобы «увидеть эту новую страну». Но Сэнди пойдет на необходимые жертвы. Она решила, что сегодня покажет себя богатым Фэннингам дочерью, готовой к лишениям. Возможно, они удочерят ее и будут давать ей карманные деньги, как принято у других американских родителей, а Сэнди будет передавать их своей настоящей семье. Если ей позволят время от времени с ними видеться, было бы неплохо стать единственным ребенком в прекрасной, богатой, бездетной американской семье.

Возле открытой двери внизу стоял привратник Ральф, приехавший в Штаты ребенком из страны под названием Ирландия; каждой выходящей юной леди он отвешивал низкий поклон. Он всегда флиртовал с сестрами, называя их «мисс Гарсиа», словно они были детьми богачей. Мами часто шутила, что зарплата Ральфа, скорее всего, больше папиной стипендии. Слава богу, им помогал дедушка. «Если бы не папито… – признавалась мами девочкам, взяв с них клятву никогда не передавать ее слова отцу, – если бы не папито, нам пришлось бы подать на пособие». Они знали, что в этой стране люди получают пособие, чтобы не превратиться в попрошаек, каких они видели перед La Catedral[66] у себя на родине. Это папито платил за аренду, покупал им зимнюю одежду и однажды побаловал их билетами в Линкольн-центр, где они видели, как похожие на кукол балерины танцуют на цыпочках.

– Вам потребуется сегодня такси, док? – спросил их отца Ральф, как делал всегда, когда семья выходила в парадном.

Обычно папи отвечал: «Нет, спасибо, Ральф». И, свернув за угол, они всей семьей садились в автобус. Но сегодня, к удивлению Сэнди, отец решил раскошелиться.

– Да, Ральф, пожалуйста, такси с шашечками для всех моих девочек.

Сэнди никак не могла привыкнуть к счастливому отцу. Она просунула руку в его ладонь, и он пожал ее, а потом отпустил. Он был не из тех, кто прилюдно выражает свои чувства на чужой земле.

В несущемся такси мами пришлось повторить водителю адрес, потому что он не мог понять папин акцент. Сэнди с болью поняла, что в последние месяцы ей, кроме всего прочего, не хватало именно этого особого внимания, которое им оказывали. На родине шофер всегда открывал перед ними дверцы машины, садовник приподнимал шляпу, полдюжины служанок и нянек вели себя так, словно здоровье и благополучие детей семейства де ла Торре-Гарсиа является вопросом повышенного общественного значения. Разумеется, обычно главное внимание уделялось мальчикам де ла Торре, а не девочкам. И все-таки, будучи носительницами фамилии де ла Торре, девочки ощущали свою значимость.

У ресторана была белая маркиза с написанным блестящими красными буквами названием: EL FLAMENCO[67]. Одетый как сановник швейцар с огненно-красной лентой поперек белой рубашки с оборками открыл для них дверцу такси. Ковер на тротуаре вел в вестибюль, откуда был виден просторный зал со столами, накрытыми белыми скатертями, и сложенными, как шапки епископов, салфетками. Столовые приборы и бокалы сияли, словно драгоценности. Вокруг занятых столиков собирались привлекательные официанты с зализанными в косички тореадоров черными волосами. Эти красавцы, похожие на мужчину, за которого Сэнди когда-нибудь выйдет замуж, были одеты в кушаки и белые рубашки с оборками на груди. Но еще лучше были насыщенные знакомые запахи чеснока и лука и мелодичные переливы испанского языка, на котором говорили темноглазые официанты, напоминавшие Сэнди ее дядюшек.

При входе в зал метрдотель объяснил, что миссис Фэннинг позвонила, чтобы сказать, что они с мужем уже едут, и попросила их сесть и заказать напитки. Он отвел их шестерых к столу прямо рядом с эстрадой. Он отодвинул все их стулья, вручил каждому открытое меню, поклонился и отошел. Трое спикировавших на их стол официантов принялись наполнять стаканы водой и поправлять столовые приборы и тарелки. Сэнди сидела совершенно неподвижно и наблюдала за проворными движениями их прекрасных длинных пальцев.

– Выпьете что-нибудь, señor[68]? – спросил один из них, обращаясь к папи.

– Можно мне колу? – подала голос Фифи, но спасовала под взглядами матери и сестер. – Я буду шоколадное молоко.

Их отец добродушно рассмеялся, помня о ждущем официанте.

– Не думаю, что у них есть шоколадное молоко. Сегодня сойдет и кола. Правильно, мами?

Мами с притворным раздражением закатила глаза. Сегодня она была слишком красива,