перевела ее в государственную школу рядом с домом, она провожала дочь на уроки и забирала в конце дня. Издевки и погони прекратились. Мальчишки, должно быть, решили, что Карла нажаловалась матери и теперь та сопровождает ее, чтобы защитить от них. Даже во время уроков, когда матери не было рядом, они больше не обращали на нее внимания. Их колючие светлые глаза шарили по классу в поисках новой жертвы – слишком толстой, слишком уродливой, слишком бедной, слишком непохожей на них. Карла слилась со стенами.

Однако их образы нескоро изгладились из жизни Карлы. Они посягали на ее сны и минуты пробуждения. Иногда, когда она подскакивала в темноте, они стояли в изножье кровати – беспощадный хор наглых лиц, мальчишек без тел, бессловно повторявших: «Проваливай! Проваливай!»

Чтобы не видеть их, Карла закрывала глаза и просила, чтобы они исчезли. В темноте закрытых век она молила Бога позаботиться обо всех близких здесь и на родине, начиная с собственных сестер. Казавшийся бесконечным список знакомых имен убаюкивал Карлу, внушал чувство безопасности и понимание, что мир по-прежнему полон людей, которые ее любят.

Снег

Йоланда

В наш первый год в Нью-Йорке мы снимали квартирку неподалеку от католической школы, в которой преподавали сестры милосердия – дородные женщины в длинных черных платьях и диковинных чепцах, делавших их похожими на траурных кукол. Мне они очень нравились, особенно добрая пожилая сестра Зоуи, которая вела у меня уроки в четвертом классе. Она сказала, что мое имя красивое, и велела научить весь класс произносить его. «Йо-лан-да». Поскольку я была единственной иммигранткой в классе, меня посадили в первом ряду у окна, подальше от остальных детей, чтобы сестра Зоуи могла уделять мне дополнительное внимание, никого не отвлекая. Она медленно проговаривала новые английские слова, которые я должна была повторять: «прачечная самообслуживания», «кукурузные хлопья», «метрополитен», «снег».

Вскоре я набрала достаточный словарный запас, чтобы понять, что в воздухе пахнет катастрофой. Сестра Зоуи объяснила потрясенному классу, что происходит на Кубе. Русские якобы собирали ракеты и нацеливали их на Нью-Йорк. Дома по телевизору выступал выглядевший обеспокоенным президент Кеннеди, объяснявший, что нам, возможно, придется воевать с коммунистами. В школе устраивали учебные тревоги на случай воздушного нападения: раздавался зловещий сигнал, и мы гуськом выходили в коридор, падали на пол, накрывали головы куртками и воображали, как наши волосы выпадают, а кости рук размягчаются. Дома мами, сестры и я произносили розарий[63] за мир во всем мире. Я выучила новые слова: «атомная бомба», «радиоактивные осадки», «бомбоубежище». Сестра Зоуи объяснила, как это произойдет. Она нарисовала на доске гриб и шквал меловых точек, обозначавших пыльные осадки, которые всех нас убьют.

Наступили холодные месяцы – ноябрь, декабрь. Было темно, когда я вставала по утрам, морозно, когда следовала за своим дыханием в школу. Однажды утром, сидя за партой и задумчиво глядя в окно, я увидела в воздухе такие же точки, как те, что рисовала сестра Зоуи, – сначала редкие, а потом огромное множество.

– Бомба! Бомба! – завизжала я.

Сестра Зоуи резко развернулась и, взметнув широкой черной юбкой, бросилась ко мне. Несколько девочек заплакали.

Вскоре потрясенное лицо сестры Зоуи разгладилось.

– Йоланда, душенька, да ведь это же снег! – Она рассмеялась. – Снег.

– Снег, – повторила я и с опаской выглянула в окно.

Всю свою жизнь я слышала про белые кристаллы, которые зимой падают с американских небес. Сидя за партой, я наблюдала, как мелкий порошок ложится на тротуар и припаркованные внизу машины. По словам сестры Зоуи, снежинки были неповторимы, незаменимы и прекрасны, как люди.

Развлекательная программа

Сэнди

– Никаких локтей, никакой колы, только молоко или… – Мами умолкла. Кто из ее четырех девочек сможет продолжить и сказать, как они должны вести себя в ресторане с Фэннингами?

– Не класть локти на стол, – поделилась догадкой Сэнди.

– Она это уже сказала, – обвиняюще вскинулась Карла.

– Девочки, не ссорьтесь! – велела мать всем дочерям разом и продолжила наставления: – Только молоко или вода со льдом. И заказы за вас сделаю я. Ясно?

Четыре головы, увенчанные косами и бантами, кивнули. В такие моменты, когда все четыре девочки сливались в единый организм, Сэнди нестерпимо хотелось оказаться в Соединенных Штатах Америки одной и никогда не быть второй из четырех близких по возрасту девочек.

Но сейчас она тоже кивнула. Тон маминого голоса не допускал возражений. За последние несколько дней и особенно сегодня правила поведения за ужином в ресторане с важными Фэннингами объяснялись девочкам по многу раз, и не было никакого смысла паясничать, добиваясь от матери поблажек.

– Мами, только, пожалуйста, не заказывай ничего, что мне не нравится. Пожалуйста! – взмолилась Сэнди. Она всегда была привередлива в еде, и теперь, когда они перебрались в Штаты, на ее тарелке умещалось вдвое больше чего-то несъедобного.

– Никакой рыбы, мами, – напомнила ей Карла. – Меня от нее тошнит.

– И ничего с майонезом, – добавила Йойо. – Я не могу есть…

– Девочки! – Мать подняла ладони, словно доминиканский регулировщик, останавливая поток их требований.

В последние три месяца после того, как они прибыли в Нью-Йорк, чудом скрывшись от тайной полиции, с ее лица не сходил панический страх. Она при малейшей возможности плакала, выходила из себя или грозилась загреметь в Бельвю, куда, как ей стало известно, в этой стране отправляют сумасшедших.

– Неужели вы не можете сделать над собой небольшое усилие сегодня вечером? – голос матери прозвучал так грустно, что младшая дочь Фифи расплакалась.

– Я не хочу туда, не хочу, – хныкала она.

– Но почему же? – спросила мами, просветлев лицом. Она казалась искренне озадаченной, как будто не сама в последние дни нагнала на дочерей такого страху, что этот ужин казался им чем-то вроде похода на прививку к врачу. – Будет так весело. Фэннинги поведут нас в особенный испанский ресторан, про который писали в журнале. Не сомневаюсь, что вам, девочки, там понравится. Будет развлекательная программа…

– Что это такое? – Сэнди, которой наскучило бороться за приемлемое меню, подняла глаза, теребя бант в волосах. – Развлекательная программа?

По лицу матери пробежала лукавая улыбка. Она подняла плечи, вскинула руки над головой и хлопнула в ладоши, а потом быстро-быстро, словно пытаясь потушить огонь, затопала по полу.

– Фламенко! Оле! Помните танцоров?

Сэнди кивнула. На доминиканской Всемирной выставке в прошлом году их всех очаровали исполнители народных танцев из Мадрида. Когда мами начала объяснять, что в этом ресторане не только кормят вкусной испанской едой, но и показывают испанские танцы, снизу в пол несколько раз постучали.

Девочки переглянулись и посмотрели на мать. Та закатила глаза.

– La Bruja[64], – объяснила она. – Я совсем забыла.

Пожилая женщина из квартиры этажом ниже, с шапкой уложенных в парикмахерской голубых волос, жаловалась на соседей управляющему уже в течение нескольких месяцев, с самого их переезда. Семью Гарсиа необходимо выселить. Их еда воняет. Они говорят слишком громко и не по-английски. Дети шумят, будто стадо диких ослов. Пуэрто-риканский управдом Альфредо наведывался к ним почти ежедневно. Не могла бы миссис Гарсиа сделать радио потише? Не могла бы миссис Гарсиа немного угомонить дочерей? Соседку снизу разбудил стук их туфель по полу.

– Если я буду настаивать, чтобы они стали еще тише… – начала было Лаура, но потом Сэнди услышала, как голос матери сорвался: – Нам надо ходить. Нам надо дышать.

Альфредо бросил взгляд на коридор четвертого этажа за своей спиной и забормотал себе под нос:

– Понимаю, понимаю. – Он беспомощно пожал плечами. – Это сложное место, эта страна, пока не привыкнешь. Вы должны не принимать на свой счет. – Под конец он подпустил в голос бодрости, но мать Сэнди только едва заметно кивнула.

– А как поживают мои маленькие сеньориты? – поинтересовался он из-за спины миссис Гарсиа.

Девочки расплылись в дежурных улыбках, но Сэнди в отместку еще и скосила глаза. Альфредо ей не нравился; от его чрезмерного дружелюбия и манеры разговаривать с ними по-английски, хотя все они владели испанским, ей становилось не по себе. Соседку снизу она считала дьяволом во плоти: