супругом вопрос, купить ли вам новую машину в этом году или дождаться более стабильных времен, вряд ли вы начнете рассказывать ему одну из историй, которые вызывают у вас ощущение уверенности или, наоборот, неуверенности. Таким образом, это затрудняет поиск связи между нарративами и действием.

Последнее звено между вербальным нарративом и экономическим действием может в конечном счете быть невербальным.

Утверждение 4: экономический эффект от нарративов может со временем меняться

Влияние экономического нарратива на поведение зависит от его текущей мутации и других связанных с ним нарративов. Когда мы полагаемся на цифровые данные о словах или выражениях, являющихся сигналами для нарративов, мы не должны поддаваться искушению допустить, что все нарративы с подобными сигналами в течение всего времени имеют одно и то же значение. Мы должны читать нарративы с точки зрения их значения для того или иного действия, как минимум в контексте, в котором они были произнесены. В будущем определенные инновационные решения в области обработки информации могли бы сделать все это менее зависимым от человеческого суждения.

Давайте еще раз посмотрим на крах фондового рынка 19 октября 1987 года, крупнейшее в истории однодневное падение в процентном выражении. Эта тема до сих пор регулярно поднимается, часто в дни годовщин этого события. Можно предположить, что воспоминания об этом крахе делают фондовые рынки уязвимыми перед очередным кризисом, потому что этот страх может заставить людей бурно реагировать на очевидное начало падения цен на акции. Но нарратив о крахе 1987 года не обязательно будет иметь подобный эффект, если люди считают, что нынешняя ситуация не похожа на ту. В 1987 году бурно обсуждалось активное использование новой компьютеризированной стратегии торговли – портфельного страхования. Наряду с другими факторами именно нарративы о портфельном страховании привели к характерной для того времени предрасположенности к продаже активов (5).

Другие тревожные события на фондовом рынке были связаны с нарративами, не имевшими ничего общего с портфельным страхованием. После объявления Австро-Венгрией войны Сербии 28 июля 1914 года, что стало началом Первой мировой войны, курсы акций начали стремительно падать. В ответ на возникшую панику Нью-Йоркская фондовая биржа и все основные европейские фондовые биржи закрылись. Несмотря на то что Соединенные Штаты не участвовали в войне, Нью-Йоркская фондовая биржа открылась только 12 декабря. В своей книге об этом закрытии When Washington Shut Down Wall Street («Когда Вашингтон закрыл Уолл-стрит»), вышедшей в 2014 году Уильям Силбер подробно описывает ряд историй и слухов, способствовавших резкой реакции рынка. Примечательно, что, пока была возможность, паникующие европейские инвесторы изо всех сил пытались вывести свои капиталы из Соединенных Штатов. Во время этой «европейской золотой лихорадки» огромное количество золота покинуло Соединенные Штаты и отправилось в Европу, несмотря на растущую опасность для трансатлантического судоходства. Было много разговоров о панике 1907 года как о доказательстве нестабильности рынков США наряду с опасениями возможности новой паники. Кроме того, ходили необоснованные слухи о том, что убийство эрцгерцога Франца Фердинанда было частью заговора с участием русских, которые копили золото и готовились к большой войне.

Напротив, начало Второй мировой войны в 1939 году не привело к закрытию фондового рынка США. После того как 3 сентября 1939 года Великобритания объявила войну Германии, за один торговый день индекс Standard & Poor’s Composite вырос на 9,6 %. Газеты выразили общее удивление такой положительной реакции рынка и по большей части не смогли объяснить, почему рынок не повторил 1914 год. По-видимому, совершенно другая реакция была как-то связана с нарративом, что Первая мировая война в конечном итоге позволила хорошо заработать некоторым инвесторам, которые не вывели свои капиталы с фондового рынка, на поставках вооружения, боеприпасов и продовольствия в Европу (6).

Человеческие истории, связанные с Первой и Второй мировыми войнами, могут быть очень похожи, но есть огромная разница в нарративах, описывающих успешных инвесторов в начале каждой из них.

Следует обратить внимание на названия, которые люди дают своими нарративам.

Кажущиеся незначительными изменения в названии нарратива могут иметь большое значение, особенно если новое название связано с другим созвездием нарративов. В лингвистике синонимы никогда не имеют абсолютно одинакового значения. В нейролингвистике синонимы имеют разные связи в нейросети. Некоторые из этих связей могут иметь большое значение с точки зрения экономических идей, которые они поддерживают.

Утверждение 5: одной лишь правды недостаточно, чтобы остановить распространение ложных нарративов

Иногда возникновение экономических нарративов, внезапно получивших широкую известность, не имеет под собой каких-либо видимых причин. Один из таких нарративов возник после мирового финансового кризиса 2007–2009 годов, когда практически нулевые процентные ставки посчитали предвестником «потерянного десятилетия», какими они были для Японии в 1990-е годы. Японская история о «потерянных десятилетиях» – это лишь один пример, одно наблюдение, следовательно, не имеющее статистической значимости. Но оно было достаточно заразным, чтобы возродить нарративы о Великой депрессии и вызвать серьезные опасения стать свидетелями «долгосрочной стагнации».

Действительно, подобные нарративы и страхи могут иметь серьезные последствия для экономики и нашей жизни. Например, политолог Стивен Ван Эвера в 1984 году в одной из своих работ заявил, что причиной начала Первой мировой войны, как минимум отчасти, было вирусное распространение ложного нарратива, который он назвал «культом наступления». Это была теория о том, что страна, которая первой атакует, как правило, имеет преимущество. В поддержку этой идеи приводился целый ряд исторических нарративов, а в качестве иллюстраций использовались упрощенные психологические, математические и популярные аргументы. В конечном итоге, утверждает Ван Эвера, эта теория нарушила стабильность: все хотели напасть первыми. Германия считала, что у нее есть «окно возможностей» для победоносной «превентивной войны» против России. Но нарратив был ошибочным. Он имел экономические последствия – масштабную гонку вооружений – и привел к войне, которая губительно сказалась как на нападающей, так и она бороняющейся сторонах. В 1911 году Норман Энджелл в своей книге назвал этот нарратив «Великой иллюзией» (The Great Illusion). Для многих идеи Энджелла были весьма убедительными (позже он за свою работу получил Нобелевскую премию мира), но они не получили быстрого распространения и не помогли предотвратить грядущую войну.

Иллюзия победила даже после того, как была доказана безусловная несостоятельность этой теории, потому что доказательства распространялись медленнее самой иллюзии.

По аналогии мы видим, что процессы в экономике не всегда опираются на актуальную информацию. Порой все основывается на определенных нарративах, которые в какой-то момент становятся вирусными.

В то время как общие знания неуклонно охватывают все сферы жизни, мы не всегда можем наблюдать устойчивый прогресс в знаниях, которые часто оказывают значительное влияние на экономическое поведение. Примером могут служить нарративы, которые окружают и задают границы биткоина. Есть блестящие специалисты в области информатики, которые очарованы криптовалютами, но не способны сказать, насколько в конечном