— Нам нужно поискать себе дом для вечера, чтобы мы смогли спокойно и вместе вкусить ягненка пасхального.

Иисус взглянул на небо, уже засиявшее звездами, и сказал;

— Идемте в Вифанию.

В глубоком молчании, но встревоженные и полные печали, шли за ним ученики. На вершине горы Елеонской Иисус остановился и взглянул на расстилавшийся у ног его город.

Была уже поздняя ночь, а город горел огнями, зажженными внутри домов, множеством фонарей и факелов на улицах, вереницей костров, разведенных вокруг стен. Со всех сторон доносилось даже сюда, словно глубокий подавленный стон, торжественное хоральное пение старинных гимнов Израиля. Сияли мрамором огромные балки, роскошные дворцы, а над всем высились белые, как снег, колоннады и лестницы роскошного храма и сияла, словно золотистое видение, его великолепная крыша.

— О, Иерусалим, — проговорил дрожащим, полным муки голосом Иисус, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и они не захотели. И станет дом твой пуст, ибо настанут дни, когда окружат тебя враги со всех сторон, сровняют тебя с землей и не останется камня на камне от славы твоей.

На глаза его навернулись слезы. Иисус резко повернулся и торопливо пошел в Вифанию.

Невесело и молча прошел ужин, более скромный, чем всегда, ибо Марфа всецело была занята заботами о слабом Лазаре.

Мария была до такой степени расстроена всеми переживаниями последних дней, нервы ее были так напряжены, что от беспокойства и тревоги она прямо не находила себе места. Тишина, царившая в доме, действовала на нее так мучительно, что ей хотелось валяться по земле, кричать неистовым голосом, но голос не проходил через нервно схваченное судорогой горло, а жажда движения переходила в несносный, мучительный зуд.

Когда Иисус после ужина вышел в сад и сидел на скамейке долгое время, глубоко задумавшись, а потом очнулся, вздохнул, Марию охватил безумный ужас, она едва смогла разобрать тихо произнесенные слова:

— Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а сын человеческий не имеет где преклонить голову.

— О, не говори так. Если нужно, то я кровью сердца моего слеплю тебе гнездо, выстелю его пухом волос своих, укреплю грудью своей… Глаз не закрою, затаю дыхание, только бы ты имел покой… Умру и не дрогну, погибну и не шевельнусь. Тебе есть где склонить свою голову…

— Я склоню ее, Мария. С высот склоню ее к тебе. Но покамест ты иди спать, иди выспись, еще наступят для тебя бессонные и полные слез ночи… Мария покорно ушла, но заснуть не могла, Точно так же не сомкнули глаз за ночь ученики. Собравшись за воротами, они бодрствовали и тревожились долгим отсутствием Иуды, высказывая опасение, не погиб ли он где-нибудь в городской сутолоке.

Прошла уже вторая стража, когда появилась вдали его крупная фигура в развевающемся, словно крылья, рыжем плаще.

— Уф, — тяжело вздохнул он, бросаясь на траву, — избегался, как собака…

— Где ты пропадал, что делал до сих пор? — посыпались вопросы со всех сторон.

— Спросите лучше, чего я сегодня не сделал… я сотни раз рассказывал сегодня людям про чудо воскресения Лазаря, предсказывая им такие чудеса, какие им и во сне не снились. Не приведи мне Бог сдохнуть на месте, если теперь не только галилеяне, чернь Иудеи, но и много чужих не полезут за учителем на смерть. Глупо, что не использовали надлежащим образом сегодняшний день… Но что ж делать. Свершилось, пропало… Дальше, однако, тянуть невозможно… Теперь или никогда… Отчасти нам вовсе не на руку, что прокуратор в городе. Видел я сегодня одну когорту, рослые воины, что и говорить. Но когда они проходят через толпу, то кажутся небольшими блестящими жучками, которых сметет с пути толпа одной какой-нибудь улицы… В замке Антония стоит всего лишь один легион, да и то иноплеменный… Я знаю, о чем думают священники и о чем сегодня вечером они совещались у Каиафы.

— Откуда ты можешь знать? — недоверчиво спросил Фома.

— Иуда очень смышленый и ловкий, мой милый Фома, Иуда постарался повсюду завязать связи, Иуда дознался, что среди слуг первосвященника — старый доверенный его слуга Эфроим, а из молодых — Яшел и Дан; у Анны — Амон; в синедрионе — Ионафан и другие, которых я еще не знаю, тайные сторонники учителя.

— Священники напуганы и взбешены. Сегодняшнее торжественное шествие, так, к сожалению, испорченное несвоевременной набожностью равви, прямо испугало их. Они чувствуют, что скоро останутся совсем одни. Они совещались, как бы поймать учителя, но боятся, и справедливо, возмущения толпы. Поэтому-то, повторяю я, или теперь, пока полно народа в Иерусалиме, или никогда… А вы что делали? Что думает учитель?

— Он нас очень тревожил, — ответил Иаков, — печален был, предвещал нам разные страдания, говорил, что, когда он вознесен будет от земли, тогда он всех привлечет к себе.

— Вознесен! Так он сказал? — прервал Иуда. — Хорошо сказал — именно к тому, кто наверху, все и стремятся.

— Не слугами, а друзьями своими назвал нас.

— Ого, значит, мы повысились, — весело смеялся Иуда.

— Теперь уже прямо объявил нам, что он исшел от Отца, чтобы мир спасти, и что вскоре снова вернется к Отцу. Завещал нам любить друг друга; похоже, что он прощался с нами. Я чувствую, что это не к добру… — печально говорил Петр.

— Я опасаюсь… — заговорил Иоанн, но Иуда стремительно перебил его:

— Чтобы вы ничего не опасались, я принес вам вот что, — Иуда достал из-под плаща какой-то длинный предмет, развернул его — и заблестели два широких обоюдоострых меча.

— Вот, получай ты, Петр, как самый сильный, и ты сборщик, ты умеешь владеть мечом, ты и будешь учить нас… Достанем еще мечей, деньги найдутся, и хорошие деньги.

— Откуда?

— Мария пойдет к Мелитте, возьмет у нее свои драгоценности, бриллианты, дорогие одежды. Теперь это все можно легко и хорошо продать, я даже знаю торговца, который готов все оптом купить. И если бы и этого не хватило, Мария в одну ночь может заработать.

— Иуда! — возмутился честный Петр.

— О чем вы спорите? — раздался вдруг голос Иисуса. — Откуда эти мечи?

— Иуда принес.

— Да, я, господин. Я целый день трудился для тебя в городе. Я выследил все — священники хотели тебя арестовать, но боятся, ибо весь народ за тебя, все в Иерусалиме и все те толпы, что находятся за городом… Надо поскорей вооружиться. Мария пойдет к Мелитте.

— Мария никуда не пойдет, и достаточно этих двух мечей, — прервал его Иисус, а спокойный тон его слов как бы сразу угасил весь пыл Иуды.

— Как ты решишь. Я думаю, что чем больше, тем лучше, — глухо ответил Иуда и нахмурился. В лице учителя он подметил нечто такое, что заставило его подумать: учитель может быть всем, но только не вождем вооруженной толпы.

Горько стало на душе у Иуды, он осунулся, сгорбился, лицо его искривилось морщинами, но затем он быстро превозмог себя и, зловеще смотря вслед удалявшемуся Иисусу, прошептал сквозь стиснутые зубы;