она на меня за это обиделась, и как бы я не пытался с ней поговорить, она не поставила мне ту оценку, на которую я рассчитывал. В тот момент у меня не было обиды конкретно на нее, это ведь были мой любимый предмет и учительница, которая мне нравилась, а я взял и все разрушил, при этом видя тех, кто пришел со мной тогда на исправление и исправил свою оценку, хотя были не особо умнее меня в этом предмете. Да и вообще некоторые сидели и не понимали совершенно ничего в течении года, а потом приходили и получали хорошие оценки, даже не отвечая на уроках. Я писал, что нужно было писать, я делал домашнюю работу, которую нужно было делать, да, я отвлекался, но, если у меня не лежит к этому… Тогда это не было моей четкой позицией для бунта, просто вся несправедливость системы, которую я замечал на уроках, собралась в одну кучу, и я посмотрел иначе на все свои действия и мое обучение. Ладно, все это долгая тема для обсуждений, которая касается школьной системы.

На фоне этих вещей начались разногласия с родными, я не мог доказать им свою точку зрения, потому что я только чувствовал, но как правильно это объяснить я просто не знал. Первое время, когда они приходили с родительских собраний, они пытались вразумить меня, что мол я пошел куда-то не туда. Но я тогда уже был настроен не в сторону учебы и начал по-другому смотреть на вещи. И, когда учебный год закончился, родители решили отправить меня в детский лагерь, который находился в нескольких часах от города.

Возможно, они сделали это для того, чтобы я не бездельничал летом, и немного оторвать от самих себя, чтобы я повзрослел и мог быть самостоятельным. Для меня это, конечно, была «отличная» смена обстановки взамен Назаровского бора. Новым людям я открывался всегда не сразу, но это не так страшно, когда ты во дворе или в школе. А тут вообще полностью все новое: и вожатые какие-то и дети какие-то, у меня вообще тогда был, конечно, сильный внутренний стресс. Первый раз я по-настоящему для себя тогда попал в критическую ситуацию, подобную как, когда я упал на бревна между гаражами. Дети были с разных социальных групп, и, первое время, я был прямо шокирован от переизбытка всей этой информации. Лагерь, как я помню, имел большую территорию, потому что, когда нас водили для знакомства, я видел много старых закрытых корпусов. Было огромное футбольное поле, домики для игр у каждого отряда, площадка для утренней разминки и большой деревянный клуб. Сам корпус наш был двухэтажный с большим количеством комнат, называемыми тогда палатами. Может они меня, конечно, в реабилитационный центр отправили, не сказав об этом… В первый день нас по какому-то принципу разместили по палатам, и мы разбирали там свои вещи. У каждого из нас была панцирная кровать, но, так как все скрипели перед сном и после того, как засыпали, сопели и мычали, первые пару дней я засыпал очень плохо, видимо еще тот монстр, который был в новом шкафу, не знал мою систему. С ребятами сразу сдружиться у меня не получилось, а они как-то сдружились с самого приезда. Я не особо выделялся среди отряда и был молчалив, потому что уже привык как-то к своим товарищам, и мне, в принципе, не было нужды искать новые знакомства. А ребята неправильно все поняли, и начали немного борщить со своими шутками в мою сторону, как-то чуть с издевкой выглядели их высказывания, но я старался на них не отвечать. Через пару дней мне стало очень грустно там находиться, и после обеда я сразу ушел к нам в комнату, пока все гуляли, лег на кровать и просто лежал, мечтая о доме, пока ребята веселились на улице. Они пришли кричащие опять с какими-то шутками, что-то мне сказали неприятное или сделали этого, я не помню, на этом моменте моему терпению пришел конец, я встал с кровати начал орать на зачинщика моего подстегивания. Моя грусть разом сменилась ненавистью. Они меня до этого таким явно не видели, да и сам я таким себя не видел, потому что еще никогда не нервничал так сильно. Спустя пару дней все пошло по-другому, мы начали потихоньку разговаривать с ребятами из комнаты. Потихоньку я начал привыкать и к другим, но все же, попав в такую обстановку, где все происходить по расписанию, меня тянули к себе домашние условия, я желал есть, когда захочу, пить, когда захочу, мыться в душе и ходить нормально в туалет, а не с разрешения кого бы то ни было. Видимо тогда я был слишком тепличным мальчиком. Ну или просто таким образом мой мозг сопротивлялся происходящему и не готов был принимать так быстро изменения вокруг. Я все равно продолжал скучать по родным и дому. Но скука всегда должна сменяться веселием. Как-то в сон. час мы с ребятами начали драться подушками, и все было весело до определённого момента, я, выходя в туалет, кинул подушку назад через спину, думая, что попаду в мальчика, но не рассчитал свои силы и попал в лампу, весящую на потолке. Соответственно через пару секунд моего броска я услышал, как стеклянный плафон в виде шара разлетелся по полу. Один из ребят среагировал очень быстро, и, пока я брал веник и савок, он успешно доложил всё в вышестоящие инстанции. По возвращению с принадлежностями для уборки я увидел, как наша воспитательница уже стояла около нашей палаты, скрестив руки на груди. Пришлось мне рассказать все как было, взяв всю вину на себя, а не придумывать историю как она упала сама, потому что всё было уже известно. Разговор на обсуждении произошедшего не остановился и ушел чуть дальше. Она спросила меня нравиться ли мне в лагере или нет, потому что она видела до этого мое состояние и спрашивала, все ли у меня хорошо, я отвечал, что, да и уходил. Но в тот момент на меня нахлынуло все, что было, и я сказал, что хочу позвонить родителям, чтоб они забрали меня домой, потому что здесь мне не нравиться совершенно. Она попыталась меня как-то остановить и успокоить, но мне от этих всех уговоров становилось только хуже на душе. Она отвела меня в комнату, откуда можно было позвонить, я пообщался с родителями, все им рассказал, и в тот же самый момент мне как-то стало