августа. Он тотчас принялся разыскивать вещи, оставленные там. Англичанин испытывал мучительное чувство, проходя по тщательно охраняемым коридорам мимо знакомых комнат с запертыми и опечатанными дверьми — классной, игровой, палаты для больных, где он еще совсем недавно дежурил, столовой, где обедал прислуживающий персонал. Все те веселые, милые друзья и коллеги отправились навстречу неизвестному, грозному будущему, а он остался. Время от времени он останавливался, возможно, надеясь услышать эхо более счастливых дней. В своей комнате принялся собирать книги, туалетные принадлежности, предметы одежды, и в том числе тот самый домашний халат, о котором упоминала Государыня.

На следующий день он отыскал комиссара, пытаясь получить разрешение проследовать в Тобольск, и был удивлен, узнав, что волен ехать куда ему угодно. Сидней Гиббс всегда думал лишь о том, чтобы следовать за Царской семьей, если ему разрешат, хотя и ожидал, что окажется в заточении. Теперь он мог тотчас отправляться вдогонку за Семьей. Он поспешил в столицу и принялся там улаживать свои многочисленные проблемы. Решил вопрос с увольнением из Императорского Училища правоведения, подыскал преподавателей для своих частных учеников, затем занялся расторжением десятимесячного партнерства при руководстве школой Притчарда.

Невольно спрашиваешь себя: как повлияло его решение на их отношения с мисс Кейд? Оба были помолвлены, и, понятно, невесту огорчил его отъезд; однако расторжение их партнерства подразумевало более решительный разрыв; возможно, решение Гиббса настолько обидело ее, что молодая женщина сама пошла на это. Возможно, она полагала, что его обязательства перед ней были важнее, чем преданность бывшему Монарху и его Семье, которых он не видел пять месяцев и которые оказались в неизвестности. Кроме того, будучи англичанином, Гиббс не являлся подданным Царя или нынешнего русского правительства. Не зависел он от них и экономически.

Ответом на вопрос может оказаться найденный среди бумаг Гиббса любопытный документ. Это единственная открытка от Кати, его бывшей служанки из Петрограда, где до самого отъезда в Сибирь он снимал квартиру. «Дорогой хозяин, — писала она в декабре 1917 года, посылая книгу, которую он просил, в Тобольск, и, очевидно, отвечая на заданный им вопрос, — мисс Кейд находится в добром здравии». Очевидно, сама молодая дама ему не писала и не проявляла никакой озабоченности его здоровьем. Их разлука, по-видимому, была больше похожа на разрыв, чем на потерю связи во время революции, как предполагали некоторые. Как бы то ни было, это не помешало Гиббсу купить билет до Тюмени. Однако произошла очередная забастовка железнодорожников, и отъезд задержался еще на месяц.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ поезда с надписью «Миссия Красного Креста» двигались по Западно-Сибирской равнине. Вагоны, в которых ехали члены Царской Семьи и их сопровождающие, были хотя и не роскошными, но комфортабельными спальными вагонами, и, по словам Николая Александровича, кормили их вкусно. Августейших изгнанников сопровождали несколько верных особ свиты: генерал-адъютант Илья Татищев, гофмаршал князь Василий Долгоруков, Пьер Жильяр, доктор Евгений Боткин, преданный «дядька» Алексея матрос Нагорный, графиня Анастасия Гендрикова и мадемуазель Екатерина Шнейдер. С ними также ехали 30 лакеев и служителей, в том числе повара, парикмахер, официант, заведующий винным погребом, камеристки, гардеробщик, камердинеры, няня и тому подобные лица.

Во втором составе ехала вооруженная охрана численностью свыше трехсот человек. Охраной командовал полковник Евгений Кобылинский — тот самый обходительный комендант, который старался, как мог, облегчить положение узников в Александровском дворце. Перед тем как поезда тронулись, Керенский обратился к солдатам с напутственной речью о том, что они должны относиться к охраняемым лицам с почтением и уважением. Грубость или мстительность не к лицу воинам революции. Кобылинский был тем самым человеком, который мог осуществлять такие распоряжения.

Солдатам выдали новые винтовки и пулеметы. В соответствии с инструкциями Временного правительства,

в задачи конвоя входила не столько защита узников от нападения, сколько предотвращение попытки их освободить. Ежедневно нес наружное дежурство наряд часовых, внутри каждого вагона вместе с узниками находились по четыре часовых. На всех станциях, независимо от размера, приходилось занавешивать окна. Останавливаться для приема воды или ремонта разрешалось лишь на мелких станциях, причем на самых отдаленных путях и в присутствии охраны. Каждый вечер поезда останавливались в открытой местности, так что желающие могли пройтись по полю и прогулять своих собак. На отдаленных станциях охранники, похоже, были снисходительны, судя по письму Анастасии, копию которого Гиббс сохранил.

«…Однажды вечером я смотрела из окна. Мы остановились возле маленького домика, но никакой станции мы не видели. К моему окну подошел маленький мальчик и спросил: „Дяденька, дай, пожалуйста, газету, если у тебя есть“. Я ему ответила: „Во-первых, я не дяденька, а тетенька, а во-вторых, газеты у меня нет“ Сначала я не поняла, почему он назвал меня „дяденькой“, но потом вспомнила, что у меня коротко острижены волосы [после болезни], и мы с солдатами, которые стояли у окна, расхохотались».

Все шло хорошо до тех пор, пока поезда не добрались до Перми. Там грубого вида седобородый мужчина вломился в купе Кобылинского и, «назвав себя председателем союза железнодорожников, заявил, что „товарищи железнодорожники“ желают знать, кто едет в этом поезде, и пока им об этом не сообщат, поезд не пропустят». Когда генерал показал ему мандат, подписанный Керенским, то рабочий, по-видимому, остался удовлетворенным, и поездам было разрешено продолжать движение. 4 августа Император записал в дневнике: «Перевалив Урал, почувствовали значительную прохладу. Екатеринбург проехали рано утром», — не подозревая, что этому городу суждено стать сценой, на которой произойдет ужасный конец их долгой поездки.

Поезда едва тащились по унылой местности, однако в тот же день добрались до Тюмени. Поезд подошел почти к самой пристани, так что пришлось только спуститься на пароход, стоявший на реке Туре. Когда Николай вышел из вагона, он увидел местное военное начальство, выстроившееся на некотором расстоянии по стойке «смирно» позади шеренг охраны и отдававшее честь, когда он проходил мимо. Романовы и их спутники погрузились на «Русь», в то время как солдаты, прислуга и багаж поместились на «Кормильце» и «Тюмени». Возле впадения Туры в Тобол они проплывали мимо всем памятной деревни. Это было Покровское — родина Распутина, и вся компания сгрудилась у поручней, разглядывая двухэтажный дом старца. Некогда он предсказал Александре Феодоровне, что, прежде чем та умрет, она увидит его родное село. Это было еще одно пророчество, которое сбылось. Дурное предзнаменование?

После того как 6 августа «Русь» обогнула излучину Тобола, пассажиры увидели приземистый симметричный холм, над которым возвышались массивные, увенчанные зубцами каменные строения и стены, некогда принадлежавшие стоявшей здесь крепости. Над Тобольским кремлем сияли золоченые купола собора, рядом возвышалась похожая на дворец резиденция