Мы погрузились в автобус, и во время ожидания на стоянке второй пилот продолжал говорить о своей беременной жене и предстоящем вылете. Когда мы поднялись на борт самолета, он остался стоять позади Рея, а я на время взлета пошел в нос. В ходе полета я время от времени показывал ему большой палец, и он кивал в ответ. Затем Диг попросил передать ему его канистру, и в следующие несколько секунд «Эй-Эйбл» стал плавно пикировать к хвостовой турели летевшего впереди «Ланкастера». Я обернулся, когда второй пилот с тревогой потянулся к штурвалу. По внутренней связи раздался голос Дига: «Ты прав, напарник», и, удерживая канистру одной рукой, он второй потянул нос «Эйбла» вверх.

Прогноз погоды был ошибочным. Небо над Руром было безоблачным. Мы приблизились к Гельзенкирхену под градом зенитного огня, и, слыша, как осколки барабанят по обшивке, я понимал, что мы получали попадания. Створки бомболюка были открыты, и наш груз был беззащитен; требовался лишь один снарядный осколок, чтобы бомбы сдетонировали – и со всеми тревогами второго пилота, и со всеми нашими тревогами будет покончено. Я задавался вопросом, как идут дела у двух новых экипажей. Флайт-сержант, которого мы брали в рейд на Везель, летел со своим экипажем из сержантов на новом «Си-Чарли», но я не мог его нигде разглядеть. Сверху слева упал «Ланкастер», оставляя широкий шлейф пламени.

Диг слегка отвернул самолет, когда Лес начал обратный отсчет. Когда бомбы, головокружительно раскачиваясь, ушли вниз, он энергично отвернул на новый курс. Огромный, плотно застроенный район Рура расстилался впереди и ниже, как крупномасштабная топографическая карта. Я различил индустриальный комплекс Эссена, и, поскольку мы летели к нему, противовоздушная оборона Эссена открыла огонь. Один из лидировавших «Ланкастеров» полетел вниз, словно подстреленная птица, а затем «Эйбл» снова получил попадание в правое крыло поблизости от его корневой части. Приборная доска бортмеханика была распорота, а указатели подачи топлива в правые двигатели упали до нуля. Второй пилот припал к полу, стоя на четвереньках.

Мы миновали Эссен, серебристый Рейн лежал впереди, как змея на стеганом одеяле. Мы летели между Дуйсбургом и Дюссельдорфом в направлении Крефельда, небо над которым было заполнено черными кляксами. Диг бросил: «К черту установленную скорость» – и прибавил обороты. Мы начали настигать остальные бомбардировщики, но прошло еще некоторое время, прежде чем мы покинули зону зенитного огня; на протяжении нескольких километров поток бомбардировщиков тревожили пушки, установленные на железнодорожных платформах.

Когда все прекратилось, Диг спросил, видел ли кто-нибудь «Си-Чарли» над целью. Никто ничего не знал о нем. Смешно прозвучит, если сказать, что все мы переживали за экипаж просто потому, что его шкипер получил первый боевой опыт, занимая место второго пилота Дига, но в этом было нечто родственное, и мы беспокоились о судьбе «Си-Чарли». При этом мы ни разу не подумали о другом новом экипаже во главе с офицером, похожим на пятиклассника.

Миновав Францию, Диг скользил над Северным морем. Это был замечательный образец полета на бреющей высоте. Из отсека бомбардира поверхность воды казалась настолько близкой, что ее можно было коснуться рукой; но мне не хотелось, чтобы он выполнял такие трюки на поврежденном самолете. Оглянувшись назад, я увидел, что второй пилот пошел в хвост, и потому решил вскарабкаться наверх и разместиться позади Дига и Рея. Мелькавшая перед глазами вода вызывала ощутимое чувство тошноты.

Когда мы достигли побережья, Диг перевел «Эйбл» в набор высоты. Я посмотрел назад и увидел в астрокуполе голову второго пилота; его кислородная маска болталась, а лицо было бледным. Затем Диг снова направил самолет вниз, и мы заскользили над плоской зеленеющей сельской местностью. Неожиданно он заметил катящийся по проселочной дороге автобус; штурвал двинулся вперед, автобус стремительно мчался нам навстречу, и в последний момент мы снова резко набрали высоту.

Лицо второго пилота было белым, а губы повторяли одно и то же: «Вы ублюдок... Вы ублюдок...» Я не винил его в том, что он был напуган, сам испытывая те же чувства. Я сказал Дигу:

– У тебя чертовские нервы, чтобы подобным образом обходиться с таким поврежденным «ящиком», как этот.

Он посмотрел на меня и усмехнулся.

– Это – «Эйбл», мой друг, – произнес он.

Пролетая над базой, мы увидели, что стоянка «Чарли» пуста, а голоса его пилота не было слышно по радио среди гама возвращавшихся пилотов.

Диг приземлился, на пересечении с рулежной дорожкой повернул направо и порулил к стоянке «Эйбла». Механик подавал сигналы, помогая зарулить за бетонное ограждение, и, когда показал скрещенные руки, Диг выключил двигатели.

Наступила абсолютная тишина, и, вероятно, в течение пяти секунд никто не двигался и не говорил. Это был момент в конце полета, когда мускулы расслаблялись, а глаза начинали приспосабливаться и узнавать аэродромные достопримечательности. Это было время обретения уверенности после неуравновешенности и время возобновления связи с нормальной жизнью. Такая короткая пауза была необходима, как еда или сон. Затем мы начали собирать свои парашютные ранцы, бумаги и карты и несколько равнодушно пробираться к выходу в хвосте. Мы ждали автобус, когда прямо над нами на посадку прошел «Ланкастер» с тремя вращавшимися и одним неподвижным винтом. «Это «Чарли»!» – закричал Пол и начал махать руками.

Но другой экипаж так и не вернулся, и на следующий день в эскадрилье была маленькая трагедия, когда на доске объявлений появился листок. Под заголовком «Вновь прибывшие» были перечислены семь фамилий, а следом уже под заголовком «Пропавшие без вести» стояли те же самые семь фамилий.

Тем же вечером в столовой Джок Хендерсон сказал нам, что если бы один из осколков попал в самолет на пару сантиметров выше или ниже, то во время посадки его шасси развалились бы.

– А что насчет самого «Эйбла»? – спросил Лес. – Когда он снова будет пригоден для полетов?

– Он может быть готов в течение недели, – ответил Джок, – но он находится в отвратительно плохом состоянии. Что бы то ни было, он нуждается в капитальном ремонте. Будь я проклят, если знаю, как теперь он будет летать. Вчера я сменил пламегасители на внутреннем левом двигателе; они были целиком забиты копотью. Другие пламегасители не в лучшем виде. Только одно это делает самолет технически непригодным к эксплуатации.

– Приложите все усилия, Джок, – сказал Лес. – Мы хотим закончить тур на нем. Мы не можем вообразить себе никакой другой самолет.

– Да, я знаю это. Но я не могу предвидеть, сколько еще вылетов он выдержит. Сколько там осталось?

Лес на мгновение задумался.

– Девять, – ответил он.

Джок кивнул:

– Он сможет это сделать.

Однако кто-то не собирался делать того же. Одри увольнялась из WAAF по состоянию здоровья. Она вступила в нее в 1940 г., когда ей было восемнадцать лет, и в течение последних пяти лет военно-воздушные силы стали ее жизнью, жизнью, которую она любила. Она собиралась поехать в Ливерпуль, домой к своей овдовевшей матери, и ее будущее было неопределенным. Приказ о ее увольнении вступал в силу практически немедленно.