Но Гамаш поступил иначе.

– Сейчас мне нужно поговорить с кадетом, который нашел тело, – сказала Лакост.

– D’accord, – кивнул коммандер Гамаш и открыл дверь в свою квартиру.

Натаниэль сидел на краю дивана, нервно отвечая на вопросы. С каждым новым вопросом он волновался все больше и больше, независимо от того, насколько благожелательно и мягко обращались с ним следователи. Правда, нужно признать, что допрос начался не лучшим образом.

– Ваше имя?

– Натаниэль Смайт.

Он произнес это на французский манер, хотя имя определенно было английским, как и сам он.

– Натаниэль Смайт? – переспросила Лакост с английским акцентом.

Натаниэль покраснел. При рыжих волосах и бледной коже он краснел мгновенно и очень заметно.

Этот молодой человек отчаянно желал вписаться в среду, казаться квебекцем. Однако имя и цвет волос тут же выдавали его. И пусть он не лгал напропалую с самого начала, но все-таки хотел ввести в заблуждение. Хотел представить себя таким человеком, каким не был.

Деталь незначительная, но красноречивая. А старший инспектор Лакост знала, что убийства вырастают из маленьких, почти невидимых вещей. Они редко становятся следствием какого-то одного весомого события и гораздо чаще происходят в результате накопления мелких обид, оскорблений, вранья. Царапин. Пока последняя рана не оказывается роковой.

Лакост посмотрела на молодого кадета Смайта, который только что пытался сделать вид, что он не англо. А теперь она воспринимала новые волны, исходящие от него.

«Он гей», – с беспокойством подумала она.

Гей – нормально. Англо – нормально. Англо и гей – нормально. Англо, гей и в академии – тут уже возникали вопросы. Неудивительно, что молодой человек инстинктивно пытался что-то скрыть.

Она посмотрела на Гамаша, который, все еще в халате и пижаме, удобно устроился в эймсовском кресле. Обратил ли он внимание на эти обстоятельства? Наверняка обратил.

– Кадет Смайт учится в моем классе, – сказал коммандер. – Иногда он приходит на приемы сюда, в эту квартиру.

– Oui.

– Расскажите нам, что случилось, – попросила Лакост обыденным тоном.

– Я нес профессору Ледюку его утренний кофе с тостами. Постучал, а когда он не ответил, подергал за ручку. Дверь оказалась не заперта, и я ее открыл.

Такое начало породило сразу несколько вопросов, но Лакост отложила их на потом.

– Я, конечно, сразу его увидел.

Он снова покраснел от усилия совместить все это. Сдержать эмоции и тошноту.

– Что вы сделали после этого? – спросила Лакост.

– Я отскочил назад и стал звать на помощь. – Он посмотрел на коммандера. – И уронил поднос.

– Естественно, – сказал коммандер. – Я бы сделал то же самое.

– Вы входили в комнату? – спросила старший инспектор Лакост.

– Нет.

– Ни чуть-чуть? Ни на пару шагов? – не отставала она, давая понять, что если он и вошел, то ничего страшного.

Но кадет отрицательно покачал головой. Меньше всего хотелось ему входить в ту комнату.

– Почему вы несли кофе профессору Ледюку? – спросил Бовуар.

– Мы делаем это каждое утро. Меняемся с Амелией Шоке. Через неделю.

Гамаш пошевелился в кресле и вздохнул.

«Он удивлен», – подумала Лакост.

– Вы знаете, что коммандер Гамаш, вступив в должность, отменил правило, согласно которому новички приносят преподавателям кофе? – спросил Бовуар.

– Профессор Ледюк сказал нам об этом, но добавил, что такова традиция. Что это помогает сохранять уважение, порядок и иерархию. Он сказал, что традиции Полицейской академии сложились не просто так и что важно их беречь.

Натаниэль явно не понимал, что его слова оскорбляют коммандера Гамаша. Еще одна маленькая, но красноречивая деталь. Но больше всего это говорило о Серже Ледюке и его презрении к новому коммандеру.

И о готовности Ледюка навязывать свое мнение кадетам.

Бовуар не смотрел в сторону Гамаша, но наблюдал за ним краем глаза. Лицо коммандера снова выражало спокойное внимание. Однако поза изменилась, стала более напряженной.

– Не все традиции хороши, – сказал Бовуар. – А эта конкретная традиция принижает достоинство новичков. Вы – будущие агенты, а не слуги. Я ненавидел такой порядок, когда был первокурсником. Меня заинтриговало, что вы не разделяете мое мнение.

– Профессор Ледюк сказал, что мы с Амелией специально отобраны.

– А он не объяснил, что в вас такого особенного? – спросила Лакост.

– Мы самые многообещающие.

– Понятно, – сказала она.

Лакост взглянула на Гамаша, но он покачал головой, показывая, что у него нет вопросов, хотя слушал внимательно и не сводил глаз с молодого человека.

– Дверь в квартиру профессора Ледюка была отперта, – заговорила Лакост. Завибрировал ее айфон, но она проигнорировала его. – Вам это не показалось необычным?

– Нет. По утрам он часто первым делом отпирал ее, чтобы мы могли войти.

– Что вы делали, войдя внутрь? – спросила Лакост.

– Ставил поднос и уходил.

– А если видели его? – спросил внезапно Гамаш.

– Он меня благодарил, и я уходил.

Старший инспектор Лакост быстро прочитала полученное сообщение и встала.

– Merci, кадет Смайт. – Она обратилась к Гамашу и Бовуару: – Доктор Харрис уже здесь. Вы со мной?

– Думаю, мне сейчас самое время принять душ и переодеться, – сказал Гамаш. – Я буду через несколько минут.

Он повернулся к Натаниэлю:

– Подождите, пожалуйста, здесь. Налейте себе кофе, если хотите. – Он показал на кофеварку и графин с водой на приставном столике. – Я скоро.

Лакост и Бовуар оставили Натаниэля готовить кофе, а коммандер Гамаш направился в спальню и закрыл за собой дверь.

Немного погодя он появился посвежевший и побритый, в костюме и галстуке. Увидев коммандера, Натаниэль вскочил на ноги.

Гамаш махнул рукой, усаживая его на место, налил себе кофе и присоединился к кадету.

Солнце уже взошло, осветив неприветливый мартовский ландшафт. Через высокое окно можно было увидеть снежные заплатки на серой прошлогодней траве. Месяц назад здесь все сверкало свежей белизной, пересеченной в нескольких местах лыжней и снегоходами. Еще месяц – и сюда придет весна с дикими цветами и набухшими почками на деревьях.

Но в теперешнем виде этот пейзаж вполне сгодился бы для фильма про зомби. Про живых мертвецов.

– Итак, кадет Смайт, что еще вам удалось узнать про карту? – спросил Гамаш.