Наверное, во время этой первой встречи мать и сын болтали без умолку и плакали, плакали в объятиях друг друга.

Следующая встреча должна была состояться 21 июня. Но произошло недоразумение, какая-то недоговоренность относительно часа и места встречи. Бодлер напрасно ждал Каролину в кафе «Бертельмо», в саду Тюильри, неподалеку от ее гостиницы. Он незамедлительно назначил ей новое свидание: «Я буду здесь, на этом же месте, завтра, от полудня до двух часов, — написал он ей в записке. — Мне хочется, чтобы ты смогла прийти, но я не хочу ничего тебе навязывать […] Я понимаю, что ты занята, что у тебя тысяча обязанностей и визитов, но это место находится на расстоянии всего десяти минут ходьбы от твоей гостиницы, и к тому же, если ты не сможешь прийти, тебе нетрудно будет прислать между двенадцатью и двумя часами человека с письмом, которого я узнаю по письму у него в руках». Но на следующий день в Париже шел проливной дождь. Бодлер тотчас послал матери записку: «Я не хочу, чтобы ты выходила на улицу в такой ливень и промокла из-за этого дурацкого свидания в кафе. Надеюсь, эта записка застанет тебя дома и не даст тебе выйти из-за меня». Он предложил ей приехать к нему в Нёйи 23 июня.

Эта их встреча оказалась последней перед долгой разлукой. Чета Опик готовилась к отъезду в Мадрид. Бодлера это обстоятельство огорчило меньше, чем он предполагал. Эти встречи украдкой с матерью, хотя и давали ему какой-то заряд бодрости, одновременно расстраивали его. Он чувствовал, что не сможет вылечить ее от буржуазных предрассудков, так же как и она не сумеет превратить его в трудолюбивого, экономного, почтительного и послушного сына. Но ему хотелось успокоить ее, прежде чем она опять уедет со своим престижным мужем. И 9 июля 1851 года он отправляет ей примирительное письмо: «Дорогая мамочка, ты просила написать тебе письмецо до твоего отъезда, хотя бы несколько слов, подтверждающих мое удовлетворительное состояние духа и мои чувства по отношению к тебе. Наверное, тебе хочется перед отъездом удостовериться в моей устойчивости. Думаю, что смогу дать тебе полную гарантию этого. Ты, наверное, поняла, какую безграничную радость я испытал от свидания с тобой. Уверяю, я и сам не верил в такое. Я ожидал холодного испытующего приема. И заранее напрягся. А ты меня совершенно разоружила и внушила мне полную веру в будущее. Делай все, что сможешь, все, что врачи и осторожность тебе подскажут, чтобы сохранить здоровье, чтобы ты могла воспользоваться крохотными радостями, которые я надеюсь тебе доставить, в возмещение стольких неприятностей, огорчений и забот. Не только в моих собственных интересах, но и чтобы доставить тебе законное удовлетворение, обещаю никогда не позволять себе никаких отклонений от нормы, столь опасных для здоровья, для души и для достатка. Обещаю тебе упорно работать, не только для того, чтобы разделаться с долгами, которые делают мое положение столь двусмысленным и тягостным, но также и для установления правильного режима, способного защитить человека от всяких глупостей и страстей, постоянно бушующих в нас […] Я буду писать тебе два раза в месяц».

Как и следовало ожидать, ни одно из обещаний, содержавшихся в этом письме, не было выполнено. Бодлер не соблюдает, несмотря на клятвенные заверения, даже обещания писать матери два раза в месяц. Первое письмо, отправленное ей, когда он уже уехал из Нёйи в дом номер 25 по улице Марэ-дю-Тампль[39], датировано 30 августа 1851 года. Да и в нем говорится прежде всего о финансовых проблемах: «Сейчас, когда я тебе пишу, у меня осталось всего 20 франков. Мне предстоит с ужасом наблюдать за тем, как они будут медленно улетучиваться. Через месяц, может, даже через полмесяца, я разбогатею, но до тех пор… До тех пор — безденежье, а следовательно — простой в работе. Опять повторяется моя история девятилетней давности […] Я очень обеспокоен и расстроен. Надо признаться: человек — это очень слабое существо, поскольку привычка — весьма существенная часть добродетели. Мне было невероятно трудно усадить себя за работу […] Как странно! Несколько дней тому назад я держал в руках юношеские опусы Бальзака. Никто и никогда не сможет себе представить, каким неловким и глупым дурачком был в молодости этот великий человек. И ведь добился же он, сумел же, так сказать, обрести и свои грандиозные замыслы, и величайший ум. Дело в том, что он постоянно работал. Очень и очень утешительно думать, что трудом можно добиться не только денег, но и несомненного таланта. К тридцати годам Бальзак уже выработал в себе многолетнюю привычку постоянно трудиться, а у меня до сих пор общего с ним только долги да замыслы».

В это время Бодлер все еще продолжал раздавать свои стихи в разные газеты, не решаясь объединить их в сборник. «Мессаже де л’Ассамбле» напечатал одиннадцать его стихотворений под общим заголовком «Лимбы». В конце августа вышла в свет небольшая его статья о Пьере Дюпоне, представлявшая читателям этого поэта-песенника. А 27 ноября еженедельник «Смен театраль» опубликовал другую его статью, забавную и вызывающую, под названием «О добропорядочных драмах и романах». На этот раз автор, презрев псевдонимы, подписал текст строго и гордо: Шарль Бодлер. Он ядовито высмеивал благонамеренную литературу, слащавые, морализаторские романы, театральные пьесы «школы здравого смысла», воплощением которых был Эмиль Ожье. Изо всех сил восставал Бодлер против коммерческого успеха, против премий и почетных наград, «поощряющих лицемерие и останавливающих порывы свободного сердца». «Когда я вижу человека, выпрашивающего в награду орден, — писал он, — у меня возникает ощущение, будто он говорит монарху: я выполнил мой долг, это верно, но если вы не сообщите об этом всему свету, клянусь, я больше так уже не буду делать». Еще один камушек в такой ухоженный огород генерала!

Очень довольный, что сумел таким образом отстегать писателей, которыми восхищались в семье Опик, Бодлер отправил статью матери в Мадрид вместе с другими своими публикациями в «Смен театраль»: «Буду рад, если ты почитаешь их на досуге. Сильно сомневаюсь, что поймешь все от начала до конца. Я говорю тебе это вовсе не от излишней дерзости. Просто статьи эти написаны специально для парижан, и я сомневаюсь, что их можно понять вне той среды, для которой и о которой они написаны».

Вторая республика к тому времени уже скатилась на реакционный путь, и поэтому Бодлер приравнивал ее к Июльской монархии. Опять финансовая буржуазия уверенно завладела браздами правления и навязывала свои вкусы политике, моде, искусству и литературе. Поэтому Бодлер лишь пожимал плечами, когда 2 декабря 1851 года Луи-Наполеон Бонапарт осуществил свой переворот. В книге «Мое обнаженное сердце» Бодлер писал: «Еще один Бонапарт! Позор! И однако везде тишь да гладь. А разве президент не может сослаться на свои права?» Согласно Конституции, принятой 14 января 1852 года, король-президент получил на десять лет очень широкие полномочия. Бодлер даже не стал участвовать в выборах 29 февраля, в результате которых во Франции появилась законодательная власть, готовая на последние уступки во имя укрепления власти государства. Хотя еще сохранилась республика, все уже обещало либо возврат к монархии, либо установление Второй империи. 5 марта 1852 года Бодлер написал Анселю: «Вы видели, что я не стал участвовать в выборах, таков мой выбор. День 2 декабря сделал меня физически деполитизированным. Нет больше всеобщих идей. Что весь Париж стал орлеанистским, это факт, но меня это не касается. Если бы я принял участие в голосовании, то голосовал бы только за себя. Не исключено, что будущее принадлежит людям деклассированным».