— А от чего этот погиб? Как ты думаешь?

— Так его сперва раскопать надо! Вот перенесем сюда лагерь и Михалыч с Игорем пусть копают…

— Не завидую!

— Так ты же помогать и будешь!

— Ребята, тут еще… — почему-то тихо позвал Миша.

В нескольких метрах выше по оврагу в склоне торчал еще один рыжий бок: к счастью, в непротаявшей земле, совсем ледяной, очень твердой. Только бок и клочья шерсти были видны в исцарапанной медведями земле. Остальное было еще скрыто под слоем мерзлой, с кристалликами льда, землицы.

Андрей заметил, что над этим боком на стволах лиственниц были сделаны какие-то зарубки. Получалось, кто-то знает про этот бок, скорее всего люди, сделавшие раскоп.

— И вот еще…

Тут было уже все недостоверно — так, вроде бы менялся цвет глины, угадывалось что-то в глубине. А может быть, и не угадывалось. А может быть, воспаленное воображение, один раз и второй столкнувшись с чудом, очень уж хотело найти еще и еще.

Что погубило огромных, могучих зверей? Конечно, мамонты могли погибнуть и от болезни, и от бескормицы. Местами находят целые кладбища мамонтов, где погибли десятки, сотни животных, но находят-то только скелеты.

Но чтобы сохранились целые трупы, нужны были особые обстоятельства, нужно было, чтобы труп сразу же стал бы недоступен для хищников, не мог бы разложиться. Это может произойти, только если труп очень быстро был захоронен в толще земли и замерз. Что произошло здесь и когда?

Ясно было, что в овраге этом еще искать и искать и еще делать и делать раскопы. И, наверное, если хорошо поискать, можно найти и еще мамонтов, а главное — понять причину.

— Мужики, это ж целая долина мамонтов…

— Так и назовем!

— Давайте. Только, парни, оставлять труп на поверхности нельзя. Только уйдем, звери сожрут.

— И сожрут, один скелет останется.

— Зарыть бы…

— А у тебя лопата есть? И как ты эту землю копать будешь?

— Копают же…

— Нет, парни, тут не копать. Тут надо склон подрывать.

— Идея! Продолбим ножами шпур, заложим порох.

— Тем более склон нависает.

— Только не порох. У меня есть динамитный патрон. Прихватил с собой.

И еще было часа два работы в этом отвратительном зловонии, пока не грохнуло, пока не отвалился, не рухнул целый пласт прямо на останки зверя.

— Ну вот, теперь не докопаются!

— Ребята, надо найти место для привала.

— И уйти надо подальше… Может быть, уйдем, где мясо оставили?

— А вроде вонять меньше стало…

— Может быть… А может быть, принюхались.

На другом берегу Исвиркета, в полукилометре от откосов террас, рассеченных оврагами, торчала странная избушка. Подошли посмотреть и убедились, что не странная она, а очень практичная. Век или два века назад люди, промышлявшие песца, построили здесь это зимовье. Размахиваться со строительством они и не могли, и не хотели, а материал был один — листвяжные бревна, причем все кривые и короткие. Вот как раз такие бревна и сложили колодцем, срубом метра три на четыре, а в самом высоком месте — два с четвертью метра. Одну стену сделали выше другой, чтобы крыша была покатая и по ней скатывались дождь и снег. Как видно, система работала, потому что под низкой стеной избушки, в тени, ноздреватый снег лежал до половины ее высоты.

Не было в стенах окон, а только узенькие прорези. Бойницы? Вряд ли, не от кого было отбиваться мирным охотникам за оленями и песцами. Да и не было следов пуль на бревенчатых стенах.

А в самой избушке была печь, на толстом слое песка, чтобы не протаяла мерзлота, не поплыла, разрывая на части дом. И был какой-никакой пол, и скамейки, и стол. И даже запас дров лежал в углу. А в другом углу был виден лаз: заботливые хозяева выдолбили в мерзлоте яму, чтобы хранить всякую всячину, такой вот первобытный холодильник.

— Эх, знали бы! Тут и мамонты, тут и жилье.

— Ребята, а если сюда перенести лагерь?

— Весь?! Замучимся таскать. Но посмотреть мамонтов все захотят, и переночевать есть где, за день можно дойти.

— За один день тяжело…

— Тяжело, да можно. И что, мужики? Давайте сюда мясо принесем?

— Сперва сами поедим.

— Поедим. А потом принесем.

Уже к началу разговора первые щупальца тумана стали проникать в долину, течь вниз по долине Исвиркета. В плотном тумане принесли к избе мясо медведя и поели его от души — благо, хватало всем, и надолго.

Но и выступить домой пришлось в тумане, и хорошо было одно — в тумане не было никаких кровососов. И еще было хорошо, что большую часть барахла решили оставить в избушке и шли налегке, только с оружием, ляжкой странного медведя и всем нужным для еды посреди дня.

Пришли в лагерь смертельно уставшие в самом конце дня двадцать шестого мая, когда туман уже редел, на звук била: подвешенной на шест здоровенной кастрюли, по которой Женя колотил обухом топора. И хотя туман редел, и выстрелы, и огонь оказались не лишними.

Экспедиция опять сидела вместе, все гомонили и шумели, кормили друг друга и поили чаем. После долгого похода и тумана, после мамонтов и следа на глине Коттуяха особенно приятно было, что все целы, что все вместе и что худшее позади.

Настроение было, как в праздник, и это настроение только усиливал ветер, разгонявший поднимавшийся туман.

А портил весь праздник Михалыч. От полноты чувств, выражая прекрасное расположение духа, Михалыч пел, и этого было достаточно.

— Я помню тот ванинский порт, и рев сирены угрюмый! — выводил Михалыч, мрачно помахивая головой, и звук его голоса был несравненно мрачнее корабельной или лагерной сирены, хотя и сравним с ними по силе. А поскольку репертуар Михалыча был поистине необъятен, но в чем-то главном очень схож, над лагерем разносились совершенно устрашающие звуки, словно индейцы всем племенем стали душить очень осипшего бизона, издавая при этом дикие вопли. Во всем плохом есть хоть что-то хорошее; в данном случае хорошее было в том, что далеко не каждый пошел бы в направлении, в котором доносится бодрое, жизнеутверждающее пение Михалыча. Даже этот… со ступней в полметра, и то как следует подумал бы, когда Михалыч выводил:

Дают нам всем срока огромные,

Кого не спросишь, у всех указ!

Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,

Быть может, видимся в последний раз!!

Андрей Лисицын, как ни падал от усталости, запел под гитару что-то более приличное… Но Михалыч не мог не подпеть. А подпев, опять завел свое, с блатными долгими подвываниями:

Я видел, как с фаршмаком ты стояла у скверу,