Хлещут ветки по щекам. Плывет над кладбищем приторный запах.

10

– Остап Остапович, – сказал физик, стараясь не встречаться глазами с участковым, – а бумаги… Помните, сундучок, который во флигеле тогда нашли… где он?

– А в каморе, – беспечно отозвался участковый. – Хотели в район отправить. Так хлам ведь, а не бумаги, ничего не разобрать, черт ногу сломит – с таким возиться…

Владислав Викторович невольно поднял руку ко лбу. Опомнившись, сделал вид, что поправляет прилипшую к коже прядь волос.

– Как же в каморе, Остап Остапович? Мыши поедят!

– На здоровьечко. – Участковый пожал плечами. – Владислав Викторович, на вас прямо лица нет! На что вам эти бумаги?

– Для краеведческого музея, Остап Остапович. В школу…

– Ну так и берите. Так и запишем: переданы для хранения в краеведческий музей под личную ответственность…

Физик не слушал. Колотилось сердце, бухало в висках, и в прокуренном пыльном участке возникал и разливался запах орхидей.

От слипшихся бумажных листов веяло тленом. Стол был уставлен банками и кастрюльками, и надо всем этим возвышался баллончик с фреоном – остатки импортного дезодоранта, привезенного еще летом из Киева. С баллончиком ничего не вышло – но Владислав Викторович, не сдаваясь, соорудил самодельный пульверизатор из двух алюминиевых трубок. Разводил белки яиц, растирал крахмал, готовил эмульсию из талька – детской присыпки, разбавлял молоком. Несколько листов от его экспериментов погибло окончательно, но потом Владислав Викторович наловчился все-таки покрывать бумагу защитной пленочкой, способной ненадолго остановить разрушение.

Листы высохли. Владислав Викторович убрал склянки со стола, раскатал тугой рулон ватмана, поставил сверху настольную лампу.

В клубе нашлись цветные фильтры – листы разноцветной пленки. Клятвенно пообещав завклубом, что вернет «цветомузыку» к ближайшей дискотеке, физик утащил добычу к себе домой и взялся просматривать листы в отфильтрованном свете.

Стали видны отдельные слова. Буквы наползали друг на друга, будто писавший был слеп или жил в темноте. «…Боже… будет… когда…»Еще какие-то слова и обрывки слов. Владислав Викторович смотрел и смотрел до боли в глазах. Текст по-прежнему не поддавался прочтению, но Владислава Викторовича беспокоило не это.

Тот, кто писал истлевшие от времени письма, пользовался современной Владиславу Викторовичу грамматикой – без «ятей». И начертания букв выглядели знакомо. Иногда ему казалось, что…

Оставив работу и выключив лампу, он бросился в школу, в учительскую. Вытащил журнал шестого класса, развернул на первой странице – сентябрь, второе, тема урока…

У Владислава Викторовича потемнело в глазах. Он сел на шаткий скрипучий стул и просидел так, наверное, не меньше получаса. Из оцепенения его вывел возбужденный детский голос за приоткрытой дверью:

– Владислав Викторович! Скорее! Там у вас все сгорело!

Баба Мотря, хозяйка, ругалась на чем свет стоит. По ее словам выходило, что Владислав Викторович, уходя, навесил на настольную лампу «какой-то мотлох», вот оно и загорелось. По счастью, сгорело далеко не все. Сгорел старый письменный стол, стул и пиджак на спинке стула. «Цветомузыка» сгорела с особенно вонючим дымом; бумаги, разложенные на столе, сгорели подчистую вместе с остатками чернил, вместе со словами, которые удалось прочитать…

Баба Мотря ругалась и причитала.

А Владислав Викторович отлично помнил, что, уходя, выдернул шнур лампы из розетки.

11

«Корни должны быть во тьме, чтобы цветок видел солнце».

Стоял январь. Земля задубела. Учитель физики бил и бил заступом, непривычные к такому труду ладони скоро взялись красными мозолями.

Здесь ли располагалась клумба? Здесь! Ее показывала панночка в самый первый их вечер.

Выбившись из сил и одновременно немного успокоившись, он натаскал хвороста и разложил костер – по кругу, кольцом. Прибежали любопытные мальчишки с соседней улицы: физический опыт, да?

Не стал их гнать. Не хватило сил, да и прогонишь ли? Сидели у огня, грели руки, рассказывали, какая елка была в клубе да какие конфеты оказались в подарке – тянучки, ириски, один «Красный мак» и один «Мишка»…

Костер прогорел. Учитель физики раскидал угли, мальчишки помогали. Один спросил несмело:

– Владислав Викторович… Вы клад шукаете?

Было темно и очень холодно. Бульдозер тарахтел мотором и вонял солярой. Белые лучи фар уткнулись в бывшую клумбу – развороченные комья мерзлой земли.

– Фиксируем, – бормотал Остап Остапович без тени обычной бодрости. – При визуальном осмотре обнаружены человеческие черепа… три… четыре… а бис их знает, темно… Кистевые кости рук… Ох, матинко…

– Фашисты, – неуверенно предположил бульдозерист. – От немцев осталось, наверное… В прошлом году фугас вот так же выкопали…

– Нет, – тихо сказал Владислав Викторович, которого била крупная дрожь. – Этим останкам не десятки лет. Почти двести.

– Может, скифский курган? – живо предположил семиклассник, невесть как протолкавшийся в толпу взрослых и до сих пор не изгнанный домой.

Историю в школе преподавала суровая старушка Мария Васильевна. Владислав Викторович покосился на семиклассника – и вздохнул.

Стекла оранжереи подернулись узорами. Панночка в телогрейке поверх синего шелкового платья сидела перед маленькой кирпичной печкой. Жестяная труба тянулась за окно.

– Что делал Зигмунд на кладбище?

Панночка молчала. Отсветы огня странно ложились на ее лицо, тонкое и бледное, как цветок орхидеи.

– Где Ганна? – Владислав Викторович чувствовал, как садится голос. – Где она теперь?

– Вас волнует судьба этой холопки? – тихо спросила панночка. – Вас, потомственного аристократа?

Владислав Владимирович сжал кулаки. Дотянуться бы до тонкой шеи, хрупкой, как стебелек цветка…

Он знал, что не посмеет.

Панночка поднялась (телогрейка упала на пол). Сделав несколько шагов, остановилась перед учителем. Положила руки ему на плечи.

– Вы ничего не сможете сделать, Владислав.

У него кружилась голова, с каждой секундой все сильнее.

– Вы ничего не сможете сделать. Зигмунд многому научил меня. Холопы слабы и несвободны… Вы видели, как кирпичом закладывают двери… видели – изнутри?

Владислав Викторович сделал попытку освободиться – безуспешную. Густой сладкий запах забивал дыхание. Руки висели вдоль тела, как ватные.

– Зигмунд знал все. И все предвидел… Я любила его, Владислав, как никогда не полюбила бы вас. Зигмунд учил меня жизни – и учил меня смерти… Я принадлежала ему и принадлежу теперь. Они… они выследили нас… Это было ужасно, ужасно – когда света становится все меньше!.. Когда кирпич ложится за кирпичом. И вот наступает полная тьма… Но Зигмунд не умер. Он никогда не умирает. Это он привел вас на место бывшего родового поместья. Он сделал так, чтобы орхидея проросла. И вот я вырвалась вслед за ней! Да, на чужих костях… Все в мире растет на чужих костях… Всегда…