Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Или – и это, пожалуй, самое очевидное объяснение – я написал послание сам, полностью погрузившись в личность Энеи, неотступно пытаясь постичь ее суть, отыскать каждый ее след в Бездне и в собственных воспоминаниях. Мне такое объяснение нравится меньше всего, но оно вполне согласуется со взглядами Энеи на посмертное бытие, в какой-то мере основанными на иудейской традиции, – с верой, что после смерти люди живут только в сердцах и памяти тех, кого любили, кому служили и кого спасли.
Посвятив работе не один месяц, я постепенно понял истинную безмерность – и тщетность – подвига Энеи и ее жертвы, и тогда я покончил с неистовым бумагомарательством и нашел в себе мужество описать ее ужасную смерть и свою опустошенность, когда ее не стало. Распечатывая последние страницы на микровелене, я плакал. Прочитав, я отправил их в переработку, приказал скрайберу сохранить все в памяти и отключил стило – как мне казалось, в последний раз.
Энея не появилась. Не вывела меня из заключения. Она мертва. Я чувствовал ее отсутствие во вселенной так же отчетливо, как чувствовал любой резонанс Связующей Бездны с момента причастия.
И я лег на койку в своем «кошачьем ящике», пытаясь уснуть, забыв о еде и ожидая смерти.
Некоторые из моих блужданий среди голосов мертвых открыли мне многое, что не имеет прямого отношения к моему повествованию. Что-то было чересчур личным – к примеру, сны наяву о том, как мой давно умерший отец охотился с братьями, и открытие, что он был тихим и великодушным человеком; или это были хроники человеческой жестокости, вроде воспоминаний Якова Шульмана из давно забытого двадцатого века, помогавшие лучше понять сегодняшнее варварство.
Но другие голоса…
Итак, я закончил повествование об Энее и ждал смерти, все больше времени посвящая сну в надежде, что решительное квантовое событие произойдет, пока я буду спать. Как-то раз, гадая, что будет с текстом в памяти моего скрайбера, найдет ли кто-нибудь когда-нибудь – быть может, много веков спустя, – способ проникнуть сквозь энергетическую оболочку, которая по определению должна взорваться при любой попытке нарушить ее целостность, не важно, извне или изнутри, я уснул и увидел сон. Я сразу понял, что это не обычный сон, не волновая пляска вероятностей, а направленный мне призыв одного из голосов мертвых.
В моем сне Консул Гегемонии играл на «Стейнвее» на балконе эбеново-черного звездолета – того самого, столь хорошо мне знакомого звездолета, – а в окрестных болотах кишмя кишели громадные зеленые твари. Консул играл Шуберта. Я не распознал мир под балконом, но это был мир исполинских первобытных растений, тяжелых грозовых туч и жуткого рыка зверей.
Консул оказался совсем невысокого роста. Я почему-то представлял его себе другим. Доиграв пьесу, он посидел минутку в тишине сумерек, и тут заговорил Корабль – я не узнал этот голос: более выразительный, более человеческий голос.
– Замечательно, – сказал Корабль. – В самом деле замечательно.
– Спасибо, Джон. – Консул поднялся с табурета и убрал балкон внутрь корабля. Начинался дождь.
– Ты все-таки решительно настроился отправиться на охоту завтра утром? – спросил бестелесный голос. Нет, это все-таки не тот голос Корабля, совсем не тот, который я знал.
– Да. Ведь именно затем я сюда и прилетаю.
– Тебе нравится мясо динозавров? – спросил ИскИн.
– Ничуть. Оно практически несъедобно. Просто я получаю удовольствие от охоты.
– Ты имеешь в виду риск?
– И риск тоже, – хмыкнул Консул. – Хотя вообще-то я не лезу на рожон.
– Но что, если ты не вернешься с завтрашней охоты? – спросил Корабль. Его голос был голосом молодого человека с британским акцентом Старой Земли.
– Мы с тобой потратили… сколько там?.. больше шести лет, обследуя старые планеты Гегемонии, – пожал плечами Консул. – Везде одно и то же – хаос, гражданские войны, голод, разобщенность… Мы видели плоды Падения системы порталов.
– Ты считаешь, что Гладстон была не права? – мягко спросил Корабль.
Налив себе бренди у напольного бара, Консул с бокалом прошел к книжному шкафу, рядом стоял шахматный столик с недоигранной партией.
– Ни в коем случае. Она поступила правильно. Но результаты прискорбны. Пройдут десятилетия, если не века, прежде чем разорванная Сеть начнет мало-помалу сплетаться в новое кружево. – Согрев бокал в ладонях, он вдохнул аромат и сделал глоток. Потом поднял глаза. – Джон, не хочешь ли присоединиться ко мне, чтобы доиграть?
В кресле по ту сторону столика возникла голограмма молодого человека с незаурядной внешностью: ясные светло-карие глаза, впалые щеки, изящный нос, волевой подбородок и крупный рот – удачное сочетание холодной мужественности с бретерским характером. Волосы – темно-рыжие, густые и очень курчавые. Одет он был в свободную блузу и бриджи. Консул знал, что некогда его гостя назвали обладателем «живого, сияющего облика победителя», и относил это на счет подвижности лица молодого человека, его выдающегося ума и кипучей энергии.
– Твой ход, – сказал Джон.
Консул некоторое время обдумывал свою позицию, потом сделал ход слоном.
Джон отреагировал мгновенно, указав на пешку, которую Консул послушно продвинул за него на клетку вперед. Молодой человек взглянул на него с искренним любопытством.
– Что, если ты все-таки не вернешься с завтрашней охоты?
– Тогда корабль в полном твоем распоряжении, хотя он вообще-то и без того твой. – Консул улыбнулся и двинул слона обратно. – А что ты будешь делать, Джон, если на этом нашим совместным странствиям придет конец?
С той же молниеносной быстротой Джон показал, что надо двинуть вперед его ладью, и отозвался:
– Отведу его обратно на Гиперион. Запрограммирую на возвращение к Ламии Брон, если все в порядке. А может, к Мартину Силену, если старик до сих пор жив и трудится над своими «Песнями».
– Запрограммируешь? – Консул уставился на доску, сосредоточенно сдвинув брови. – Ты хочешь сказать, что покинешь ИскИн корабля? – Он переставил слона по диагонали на новую клетку.
– Да. – Джон указал, что надо снова продвинуть пешку. – Я сделаю это в любом случае в ближайшие три дня.
Нахмурившись еще сильнее, Консул поглядел на доску, потом на противника, потом снова на доску.
– И куда же ты направишься? – Он переместил ферзя, прикрывая короля.
– Обратно в Центр. – Джон передвинул ладью на две клетки.
– Чтобы снова вступить в поединок со своим творцом? – поинтересовался Консул, контратакуя слоном.
Джон покачал головой. Он держался очень прямо и имел привычку откидывать кудри со лба, грациозно откидывая голову.
– Нет, – мягко сказал Джон, – чтобы задать Центру жару. Ускорить их нескончаемые гражданские войны и междоусобицы. Быть тем же, кем мой прообраз стал для поэтического сообщества, – занозой. – Он указал, куда хотел бы поставить оставшегося коня.